Границы мира: новый словарь — ценность, потребность, время
http://snob.ru/selected/entry/85651
Продолжаем публиковать текст Андрея Курпатова, посвященный новым экономическим отношениям. В третьей части читайте о том, зачем для описания изменившегося мира нужен новый язык, в чем суть новой методологии, какова роль потребности в экономике и почему деньги выражают наши отношения со временем.
Теперь мы на время отвлечемся от экономической и финансовой эмпирии, чтобы посмотреть на происходящее, изменив привычные, усвоенные нами границы языка, которые, как когда-то писал Людвиг Витгенштейн, определяют границы нашего мира. Скажу больше, если мир, действительно, изменился, мы просто обязаны перекроить устоявшиеся лингвистические границы. Существо дела от этого не пострадает, однако, оно явится нам иначе, и возможно, куда более потребным образом, нежели до сих пор. Нам необходимо новое понимание того, что происходит, а попытки продолжать думать, используя язык, данный нам миром, давно и нарочито почившим в бозе, затея предельно идиотическая. С тем же успехом можно пытаться сформулировать теорию относительности или второй закон термодинамики, пользуясь звуками, которые достаточны гулящему младенцу, чтобы высказать все, что он думает об окружающей его действительности.
Вот уже 20 лет мы с профессором Анатолием Николаевичем Алехиным занимаемся разработкой инструмента работы с реальностью, который назвали «новой методологией». Особенностью этой новой методологии является обращение к сущности рассматриваемых процессов — то есть, к тому, что, грубо говоря, происходит на самом деле, то есть, глубже тех уровней существования, где мы фиксируем то или иное овеществление (формы проявления) процессов и их опредмечивание (концептуализацию). Рассказать новую методологию в «двух словах» я, при всем желании, не смогу, поэтому попытаюсь показать этот эффект на некой аналогии.
Сферой психики (с точки зрения науки, разумеется) занимаются психологи, психотерапевты и психиатры (это, кстати сказать, наша с Анатолием Николаевичем базовая специализация): психологи концептуализируют информацию, которую получают в своих исследованиях (что-то пытаются разглядеть в создаваемых ими метамоделях и полученных статистических таблицах), психотерапевты непосредственно работают с фактическими проявлениями тех или иных процессов и, насколько это возможно, оказывают на них влияние, а вот психиатры (и это самая беззаботная специальность из перечисленных) решают, по большому счету, один-единственный вопрос — сошел с ума человек, или нет (то есть, они должны понять суть происходящего, и этого для них вполне достаточно, потому что остальное — детали, содержание которых почти не влияет на логику последующих действий врача-психиатра). Конечно, я известен как психотерапевт, а Анатолий Николаевич возглавляет кафедру медицинской психологии в СПб ГПУ им. А.И.Герцена, но оба мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что и психотерапия, и психология напрочь лишены эффективности и какого-либо смысла, если психотерапевт и психолог не имеют, прежде всего, ответа, получением которого занят психиатр — о сути того самого процесса, который нам так или иначе предъявлен пациентом, а потом нами же и объяснен. Поверьте, если психотерапевт примется за лечение психоза, «разоблачая», как ему кажется, бредовые «когниции» своего пациента, а психолог начнет анализировать галлюцинации как факт восприятия — толку от этого, прямо скажем, будет маловато. Иными словами, если мы рассчитываем на корректные результаты своих исследований и эффективность собственной работы, мы должны понимать, о каком именно процессе идет речь — о том, что лежит в основе реальности, которую мы видим перед собой и пытаемся осмыслить.
Теперь, опуская долгие объяснения и тысячу разных нюансов, давайте обратимся к сущности процесса, который мы привыкли называть экономикой (имея в виду при этом, в первую очередь, политическую экономию). Во многом благодаря уважаемым классикам, мы оказались в заложниках у сложносочиненной языковой игры, посвященной «товару» и «деньгам», отражающим наше наличное экономическое бытие — такой хайдеггерианский Daz Man. Но понятно, что и «товар», и «деньги» не существуют в реальности в качестве таковых, в реальности существуют «предметы» (включая услуги, знания и др.), в которых люди испытывают потребность (то есть, некие объективные ценности), и так же какие-то условные фишки, которые выполняют роль эквивалентов стоимости в обмене одних ценностей на другие. И если мы сделаем над собой усилие, чтобы отвлечься от этих затемняющих существо исследуемого нами процесса слов «товар» и «деньги», то увидим, что в основе лежит упомянутая потребность — нечто, вполне очевидное, но вовсе не продуманное должным образом.
Много истрачено чернил на описание того, что сталось с потребностью в «эпоху потребления» (как они исказились фантазмом желания и т.д., и т.п. — см., что называется, Жижека), много дискуссий велось и о том, какие потребности являются объективными (то есть, отражают действительно необходимое человеку), а какие — нет (мол, наносное), и как отделить одно от другого. Но, наверное, следовало бы понять, что это вообще такое — «потребность»? Можно, конечно, взять знаменитую пирамиду Маслоу, и убедиться в том, что перед нами почти полный перечень наших ожиданий — тут все, что нам надо, и это то, за что мы готовы платить (трудом, деньгами, доверием и т.д.). Где-то по этому пути своего экономического развития человечество всю дорогу и двигалось, научившись покупать, кажется, все, включая уважение, знание, прекрасное и даже самоактуализацию. Но опять-таки все это не вглубь, а по поверхности. Вглубь — это когда мы понимаем, что потребность — это то самое ожидание: мы не платим и никогда не будем платить за уже удовлетворенную потребность, мы платим и будем это делать лишь за возможность удовлетворения нашей потребности в будущем.
Допускаю, что все это выглядит как какая-то совершеннейшая, лишенная смысла банальность, а на сцену выкатился Господин Очевидность. Но что если, действительно, старт политической экономии дало именно представление человека о «будущем», его желание управлять своим будущим, а еще точнее — гарантировать это свое будущее с помощью тех или иных экономических инструментов?
Вообще говоря, способность представлять («видеть») будущее — это сложный психологический навык (понятно, что мы говорим о времени, которое находится в голове человека — точнее, о способности его мозга разворачивать представления о мире на оси «прошлое-настоящее-будущее»). Эта способность нашего мозга локализуется в лобных долях (самый «молодой» и самый, так сказать, необязательный для нашей жизнедеятельности мозг) и обусловлена уровнем миелинизации соответствующих нервных путей. Нам только кажется, что мы всегда думали о времени так, как думаем сейчас — во взрослом состоянии. На самом деле, этот плод зрел и на разных этапах был разным: лет до 10-ти мы вообще не слишком умели разворачивать время, годам к 12-ти научились смотреть чуть дальше и как-то принимать в расчет последствия собственной социальной активности, и только после 18-ти — строить его, а с 21-го года жить так, словно бы оно уже есть (т.е. представлять его как некую фактическую реальность, несмотря на несомненную иллюзорность этих представлений).
Так, в сжатом виде, выглядит онтогенез времени (развитие функции времени в процессе нашего индивидуального развития), и очевидно, что он является культурно-обусловленным феноменом — то есть специфическое социальное бытие вынуждало соответствующие нервные пути в нашем мозгу миелинизироваться. Но это означает, что и в культуре данная функция — способность к развертыванию времени — возникла и неспешно развивалась на протяжении значительного исторического периода (Михаил Михайлович Бахтин, например, отчетливо зафиксировал эту динамику, анализируя хронотопы романа, начиная со времен античности), и она не одинакова в разных культурах (подробный и крайне увлекательный анализ европейского и китайского «времени», например, принадлежит перу Франсуа Жюльена). Наконец, очевидно, что культуры, которые не справились с формированием развернутой идеи времени, так и продолжают оставаться в весьма примитивном состоянии (иллюстративный пример — индейское племя амондава, живущее в джунглях Амазонки; в их языке нет никаких намеков на «время» — ни самого понятия «времени», ни прочих временных прелестей — прошлого, будущего, дней, месяцев, лет, поэтому засыпая, они, в своем представлении, умирают, а проснувшись, считают себя родившимися заново; тогда как в английском языке, кстати сказать, слово «время» используется чаще, чем любое другое существительное). Иными словами, умение мыслить будущее — это сложный психологический навык, сформированный в каждом из нас культурой, а степень развитости самой нашей культуры, в значительной степени, определяется глубиной проникновения в прошлое (история) и будущее (представление о целях), то есть совокупной миелинизацией соответствующих нервных путей в лобных долях ее носителей.