— Вот этот вроде годится,—сказал Сефе и показал на панданус[10] около тропинки. Мальчики часто видели друг друга голыми и о Сефе говорили, что у него самый длинный.
— Осторожно отведи от стебля молодые корни,—продолжал Сефе,—и помочись туда, откуда они растут, и потом отпусти их, чтобы они вернулись на прежнее место.
Сефе говорил как человек, который все знает.
— И смотри: когда будешь их отпускать, чтобы они плотно вошли в свои ложбинки! Если нужно, даже привяжи их к стеблю.
Хоири потянул к себе одну из ножек. Она была длиной с небольшую линейку, которую он брал с собой в школу.
— Да, это как раз такой панданус, какой нужно,— подтвердил Малала.—Как растет он, так будет расти и у тебя. Нам просто повезло, что у нас такой друг, как Сефе, правда? Взял и открыл нам свой секрет и ничего за это не просит!
Что-то тут не то — ну так и есть: в уголке рта у Малалы прячется озорная улыбка!
— Об этом панданусе надо как-то позаботиться,—заявил Малала.—Давайте насыплем вокруг него саговых колючек — ведь он растет у самой тропинки, наверняка кто-нибудь захочет подойти и сделать то же самое.
Они зашагали дальше. Все молчали — если бы не шуршанье опавших листьев и не хруст сушняка у них под ногами, никому и в голову бы не пришло, что по тропинке кто- то идет. Но молчание длилось недолго: вдруг Малала расхохотался, да так заразительно, что захохотали все остальные. На лице у Сефе появилась и тут же исчезла смущенная улыбка. Он подождал, пока смех стихнет, и сказал:
— Просто я всегда думал, что это так. Некоторых бог сделал умными, а других глупыми, вроде Малалы.
— А я сейчас подумал,—давясь от смеха, проговорил Малала,—ведь если никто больше не оттянет ножку у моего пандануса, у меня станет длинный-предлинный, и это будет для меня плохо. Как мне тогда таскать его? Да и какая женщина потом' захочет со мною жить?
Хоири, его ровесники и девушки постарше словно сбросили с плеч тяжелую ношу, и их матери тоже. Ивока подошла к концу, лакатои была готова для дальнего путешествия по морю в места, где живут люди моту. Строили ее почти три месяца. Мужчины приуныли, когда работа кончилась,—ведь кончилась и даровая кормежка.
Лодки соединили вместе, на корме каждой соорудили надстройку, а остальное доделали уже тогда, когда спустили лакатои на воду.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Под пение и танцы, как того требует обычай, лакатои отчалила. С большого, но хрупкого на вид судна непроницаемые, суровые лица смотрели на плачущих родственников на берегу. Путешествие предстояло опасное — кто знает, может быть, их тела станут удобрением в далекой земле или кормом для акул. На берегу собралась большая толпа провожающих. Снова и снова на путешественников обрушивался ливень орехов арековой пальмы. В каждой из лодок судна сидело по пять человек, и они, дружно гребя, вывели лакатои на самую середину вздувшейся Тауре.
Хоири стоял рядом с отцом, глядел на берег и не мог налюбоваться — до чего же красиво! Где-то в толпе его друзья. Ни Меравека, ни Малала не поплыли — им, пока плавают их отцы, нужно заботиться о своих семьях. Все еще можно было разглядеть рослую тетю Суаэа, его «младшую маму». Она плакала.
Тауре широко разлилась. Борясь с волнами, «мать лодок» упорно продвигалась туда, где она впервые узнает вкус соли. До наступления темноты оставалось еще часа четыре.
По краям палубы на той и на другой лодке были аккуратно сложены длинные шесты, весла и куски ротанга, а посередине сложили зеленые кокосы и другую провизию; тут же путешественники спали. Саго и бетель, которые везли на продажу, хранились внутри лодок, собственность каждой семьи отдельно, в особом месте.
— Ну а если у человека нет родственников на лакатои, кто тогда будет продавать его саго и бетель?
— За них будем торговать Хаивета и я,—ответил отец,—потому что мы на лакатои главные. За то, что мы это им обещали, они нам дали саго и бетель. Посуду, которую мы выменяем для каждого, мы положим туда же, где сейчас лежат саго и бетель этого человека. Так мы не перепутаем где чье.
Вечером Хоири впервые в жизни увидел, как солнце опускается в море. Где-то за солнцем страна мертвых, там теперь его мать. Может, как раз сейчас дух какого-нибудь несчастного бредет туда по безлюдному морскому берегу, где свищет ветер. На берегу куда хватает глаз мерцают, как светлячки, огни далеких селений.