— Привет, Кролик, — сказал я.
— Привет, — ответил Кролик. — Хочешь воды? Ты, наверное, сильно устал от жажды и блужданий по пустыне. Отпей из моего источника. Это не так страшно, как ты думаешь.
— Я не хочу от тебя ничего.
— Кроме?
— Кроме.
— Кроме чего?
— Кроме того, чтобы ты сказал мне, кто я такой, как меня зовут и где мой дом.
Кролик перестал шкрябать по коре ивы и подпрыгнул ко мне. Его шестеренки звякнули, а поршни скрипнули, словно их надо смазать. Пустые механические глаза Кролика беспорядочно крутились на шарнирах внутри глазниц.
— Ты знаешь, что это за место, неизвестный солдат?
— Оазис, — сказал я.
— Правильно. Но что еще?
— Твой дом.
— У меня нет дома, — засмеялся Кролик.
Но в этот момент его глаза перестали вращаться и застыли, тихонько покачиваясь. На секунду показалось, что его механическая морда и усы из лески приобрели осмысленное выражение, даже какую-то эмоцию. Кажется, грусть.
— У меня нет дома, — повторил Кролик и повесил голову.
— Но у меня есть. И я хочу знать, где он. И я хочу знать, как меня зовут.
— То, что ты видишь перед собой, не мой дом. Скорее, это иерофания. Ее не каждый увидеть может.
— Мне все равно, как это называется. Я нашел тебя. Выполнил твой приказ.
— Милый мой, я никогда не приказываю. Приказывают ваши командиры, я просто предлагаю, а там да-да, нет-нет, — сказал Кролик и снова заскрипел шестеренками.
Пространство оазиса словно сузилось, сжалось, мягкой зеленой травы стало меньше. Она высыхала вокруг ивы, словно по волшебству.
— Ладно, хорошо. Ты хочешь знать свое имя, свой дом. И все остальное, что к этому будет приложено. Ты точно хочешь этого? Ведь сейчас у тебя есть все. Ты точно этого хочешь?
— Если я не узнаю, то сойду с ума.
— Может, ты уже сошел.
— Может. И тем не менее.
— Ладно. Спрашиваю в последний раз. Ты точно хочешь этого, Ефим Лестер?
Ефим Лестер? Что за идиотское имя! Паскуда просто смеется надо мной!
— Да, Кролик. Хочу, — сказал я, сдержав вспышку гнева.
— Пусть будет по твоему желанию.
Кролик допрыгал до оазиса. Рядом с водой он надел на свои металлические лапки смешные маленькие резиновые перчатки и достал со дна пакет в плотном резиновом мешке.
— Что это такое?
— Твой фронтовой дневник, Ефим Лестер. Там есть вся информация, которая тебе нужна. Обер-сержант пятой роты второго батальона второй армии фон Лакшица, юго-восточный фронт, командир разведгруппы, стрелковая пехота. Ты доволен, наконец? Отстанешь от меня теперь?
— Нет. Расскажи, почему я потерял память. Это же была не контузия?
Кролик вздохнул, снял с лапок резиновые перчатки и почесал за ухом.
— Ты продал координаты расположения второй армии генерала фон Лакшица пустынному полковнику артиллерии Мавлюту, который предложил тебе очень хорошие деньги за эту информацию. У тебя была больная мать в столице Государства. Ты не знал, как в армии достать денег иначе. И ты всегда мечтал разбогатеть. Зачем? Просто так, чтобы все кланялись, и чтобы кататься на дорогом автомобиле, и есть с серебра морской гребешок под соком лайма. Кстати, когда ты решил обречь на смерть шесть тысяч своих сослуживцев, каким из мотивов ты руководствовался? Ты больше хотел помочь матери или изумрудный «Руссобекер»? — спросил Кролик.
Я молчал. Дневник, который отдал мне Кролик, выпал из рук и его тут же занесло песком. Пространство оазиса сжалось еще сильнее. Теперь оно сохранилось едва ли на метр вокруг ивы, Кролика и водоема. Я, выходит, уже стоял на песке.
— Кстати, знаешь, как Мавлюта наградили за ту ночную атаку?
— Как? — спросил я безучастно.
— Ему отрубили голову.
— Почему? Он же спас корпус Мегара-паши.
— Потому что, во-первых, обстрел и выдача взятки не были санкционированы пашой. Во-вторых, сам паша посчитал эту атаку слишком подлой. Он порядочный человек, в общем, Мегар-паша, и чтит древние законы войны. Они тут странные, в пустыне, но они есть. Люди вообще в целом порядочные, хорошие, и милосердие иногда проникает в их сердца. Жалко, Мавлют не подумал об этом, когда обратился ко мне за помощью. Это я вывел его на тебя.
Я сел на песок и стал просеивать его между пальцев. Песок был раскаленным, пальцы жгло, но я упрямо просеивал горсть за горстью, пытаясь сосчитать песчинки. Сколько их там? Есть шесть тысяч в одной пригоршне?