Все четверо: мои родители и сестры — словно четыре чашки молока общим объемом литр, четыре монеты по двадцать пять центов, составляющих доллар, четыре времени года, четыре человека, составляющих семью, — собрались в прихожей, развязывая шарфы и снимая пальто (мать называла прихожую «фойе», на что я говорила: «Ну да, мы ведь во Франции живем»), и тут Дон, самая младшая из нас и уже явно демонстрировавшая признаки той суки, в которую она превратится, влетела пчелой в гостиную, где я прикидывалась глубоко погруженной в чтение и как будто не замечала Дон, пританцовывавшую прямо передо мной, как человек, которому страшно хочется писать, но он по какой-то причине себя сдерживает. Только вот Дон писать не хотелось. Она удерживала в себе не мочу, а слова, которые ужасно хотела произнести, но сдерживалась, чтобы получить еще больше наслаждения от облегчения, пока не почувствовала, что больше уже не в состоянии сдерживаться.
— Банни, ты не поверишь, но клянусь тебе, — сказала Дон, — за весь день никто, ни один человек, даже Натали, не спросил, где ты. Знаешь, типа: «Банни… а кто это?»
В тот первый прошедший без меня День благодарения моя расширенная семья благополучно воссоединилась в дарвиновском варианте эволюции, позволившем, помимо прочего, свободнее рассесться вокруг стола.
Даже теперь, по прошествии времени, я могу смело сказать, что это был мой самый счастливый День благодарения.
Должна же быть какая-то причина…
Телефонный звонок разрывает тишину, словно бомба, и Банни, как будто боясь оказаться под развалинами, хватается за край одеяла, чтобы натянуть его на голову. К тому моменту, когда телефон звонит во второй раз и Альби встает с постели, чтобы ответить, Банни уже достаточно пришла в себя, чтобы сказать:
— Если это одна из моих сестер, меня нет дома.
— Я скажу, что ты пошла за покупками. За конфетти, — подыгрывает ей Альби и тут же об этом жалеет. Никогда не знаешь, что выведет Банни из себя, однако она улыбается. Печальной, слабой улыбкой, почти с ностальгией по тем временам, когда выражение «пойти за конфетти» по-настоящему бы ее развеселило. И все же это улыбка, а не приступ плача или бешенства, которого можно было бы опасаться с учетом того, что реакцию Банни на шутки, подколки, выражения любви, равно как и на последнюю каплю в чаше терпения, предсказать невозможно.
В последнее время ее сестры звонят часто. Точнее, они звонят часто по сравнению с тем, насколько редко они звонили раньше, а также учитывая, что Банни, несмотря на периодические призывы Альби, сама своим сестрам никогда не звонит. Альби ценит семью, понятие «семья», однако, как замечает Банни, сам он, будучи единственным ребенком, практического опыта в этой области не имеет.
У Альби было хорошее детство; счастливое, если верить, что такое бывает. Все, чего ему хотелось, — иметь старшего брата, чтобы с ним корешить, или, еще лучше, маленькую сестренку, чтобы о ней заботиться и ее оберегать. Если бы он рос где-нибудь не в Нью-Йорке, то был бы одним из тех детей, что приносят домой белок со сломанной челюстью и выпавших из гнезда птенцов-воробышков; человек, созданный, чтобы спасать и защищать, что, вполне вероятно, в первую очередь и привлекло его к Банни.
Что касается Банни, то, по крайней мере в теории, семья — это не более чем общая ДНК, столь же случайное и бессмысленное стечение обстоятельств, как столкновение двух электронов, которые потом возвращаются каждый на свою орбиту. Вся ее семья — это Альби и Джеффри. Стелла тоже была семьей, она была для Банни как сестра, только вот сестринская привязанность, любовь были подлинными, а не навязанными им неразборчивой прихотью протоплазмы. Банни тоскует по Стелле. Как же она тоскует по Стелле. Кто-то скажет, что она уж слишком по ней тоскует, но это то же самое, что сказать, что в океане слишком много воды. Ее тоска по Стелле отличается от тоски по Анджеле, но эти две тоски объединяет их безутешность. Банни переживает утрату и Анджелы, и Стеллы как бесконечную тоску. Но она не бесконечна. Она беспредельна.
По словам Банниных сестер, они звонят потому, что беспокоятся за нее. Возможно, в какой-то степени так и есть, но все же истинный мотив их звонков — желание получить ответ на вопрос: «Как так вышло? Установлена ли причина?» Дон хочется, чтобы это было чем-то вроде пищевого отравления. Ей хочется, чтобы Альби сказал ей: «Дело в майонезе», хотя на самом деле ее удовлетворило бы любое объяснение, исключающее возможность наследственного фактора. Ей надо убедиться, что это не одна из тех генетических мутаций, что могут вызвать рак груди или проблемы с зубами. «Это ведь точно не генетика, правда?» — Дон уже не раз задавала Альби этот вопрос.