— Мне дают жвачку «Никоретте».
— Тебе это помогает?
— Нет, мне это не помогает. Я встречалась сегодня с одним из психиатров. Она хочет посадить меня на паксил и абилифай. Я отказалась.
Альби слишком хорошо помнит те дни, когда его жена принимала паксил.
— И что теперь? — спрашивает.
— Теперь ничего.
— Ничего?
— Ничего.
— А терапевтические беседы?
— Я же сказала: ничего. Ничего — это и есть ничего.
Альби собирается возразить, что это невозможно, что должен же у них быть какой-то план, в конце концов, это больница, но вместо этого спрашивает:
— А что было на ужин?
— Рис с консервированными овощами.
— И как?
— Ты это серьезно? — Потом говорит мужу:
— Ты можешь приносить мне еду при условии, что она не в стеклянной посуде.
Так как Банни не может сообразить, чего именно она хочет, Альби предлагает ей составить список.
— А завтра мне его отдашь.
Затем Банни, будто они обмениваются подарками, говорит:
— Я тут сделала кое-что для тебя на «Декоративно-прикладном», но одна из дурочек это утащила.
Альби высказывается в том духе, что, может быть, не стоит ей называть других кретинами, дурачками, шизиками или ненормальными и что нехорошо называть их чокнутыми и психами, но Банни с ним не соглашается:
— Это тебе нельзя называть их чокнутыми и психами, а мне можно, потому что я — одна из них.
За годы их супружества чувства Альби к жене менялись по всему эмоциональному спектру: любовь, глубокая нежность, радость, гнев, восторг, разочарование, раздражение, страсть, страх, печаль, но только не жалость. Так было до сих пор; Альби размышляет, сможет ли он после этой жалости относиться к жене как прежде.
— Возможно, ты почувствуешь себя лучше, если примешь душ, — советует он жене, как будто если бы она была чистой, то вызывала бы меньше жалости.
Альби снова смотрит украдкой на часы, и Банни спрашивает:
— Сегодня среда?
Что-то типа проказы
Смотреть телевизор — дело добровольное. Банни вольна пойти в свою комнату, но для этого ей надо пройти мимо Человека-трусов, который стоит на часах возле висящего на стене телефона. Хотя телефон платный, монет он не принимает, так как деньги НЕ РАЗРЕШЕНЫ. Чтобы звонить, больные используют телефонные карты с предоплатой. А вот входящие звонки для них бесплатны. Человек-трусы, сам себя назначивший телефонным надсмотрщиком, следит за соблюдением правила десяти минут, хотя, вероятно, это правило, ограничивающее телефонные разговоры десятью минутами, он сам и ввел. Неизменно бдительный, одним глазом следящий за настенными часами, другим — за разговаривающей по телефону женщиной (предположительно с кем-то на другом конце линии), Человек-трусы орет противным голосом:
— Две минуты. У вас две минуты!
Банни ждет, что произойдет дальше.
— Одна минута сорок секунд, — отсчитывает он, — одна минута двадцать секунд. Шестьдесят секунд. Пятьдесят девять секунд. Пятьдесят восемь секунд…
Когда Человек-трусы доходит до тридцати четырех, Банни теряет интерес.
Говорят ведь, что если атеист будет каждый день молиться, то обретет веру в Бога; так, может, и она, если будет совершать свойственные нормальным людям поступки, сама станет нормальной. Принимать душ — нормально. В ванной стаскивает через голову футболку, морщась от собственной вони. Раньше, когда она еще принимала душ регулярно, ей нравилось делать воду достаточно горячей для того, чтобы запотевало зеркало и розовела кожа, однако Шона оказалась права. Вода в лучшем случае теплая. Банни снимает обертку с крошечного, как в мотеле, болезненно-бледного, пожелтевшего от времени мыльца.
Вода из душа не уходит как надо, если вообще уходит. Стоя в луже пять сантиметров глубиной, Банни размышляет, не таким ли образом люди зарабатывают себе ленточных червей, паразитов и трихинеллез. Всплывшее в памяти слово «трихинеллез» вызывает смутные ассоциации с какой-то отвратительной болезнью типа проказы; насколько эти ассоциации верны, Банни не знает. Как она ни старается, вспомнить, что же такое трихинеллез, никак не может. Вокруг ног скапливается грязная мыльная пена, но, подумав, что бояться уже поздно, Банни еще довольно долго стоит под душем, чтобы вымыть заодно и голову.
Вытеревшись насухо, надевает чистую бумажную пижаму. Лучше она себя не почувствовала.
В постели, подперев блокнот коленями и с фломастером наготове, Банни собирается записать, о чем конкретно она хотела бы попросить Альби. Что-то, связанное с водой в душе, но что? Что именно связано с водой в душе? Пытается вспомнить и не может, и бешенство выстреливает из нее, словно сигнальная ракета. Банни сбрасывает блокнот на пол.