– Завтра вы будете браниться, Артур, вы и ваша матушка, – сказал Иеремия. – Вы бросили дело после смерти отца, она догадывается об этом, хотя мы не говорили ей: решили, что лучше вам самому объясниться с ней, и вряд ли ей это понравится.
– Я отказался от всего ради этого дела, – ответил Кленнэм, – а теперь пришла пора отказаться и от него.
– Хорошо! – воскликнул Иеремия, очевидно подразумевая под этим «скверно». – Очень хорошо! Только не ожидайте, что я стану между вами и вашей матерью, Артур. Я стоял между вашей матерью и вашим отцом, заслоняя то его, то ее и получая от обоих толчки и тычки; мне это надоело.
– Никто не будет просить вас, Иеремия, делать это для меня.
– Хорошо, рад слышать это, потому что, если бы вы и просили, я бы не взялся. Ну довольно, как говорит ваша матушка, более чем довольно о делах для воскресенья. Эффри, женщина, нашла ты наконец все, что нужно?
Она все еще доставала из шкафа простыни и одеяла и, ответив: «Да, Иеремия», поспешила собрать их. Артур Кленнэм взял oт нее часть вещей, пожелал старику спокойной ночи и отправился наверх за старухой.
Они взбирались по лестнице в затхлой атмосфере ветхого, почти нежилого дома в спальню, помещавшуюся под самой крышей. Запущенная и обшарпанная, как все остальные комнаты, она выглядела еще безобразнее и угрюмее, так как служила складом для поломанной мебели. Тут были неуклюжие старые стулья с прорванными сиденьями и совсем без сидений, дырявый облезлый ковер, колченогий стол, изувеченный платяной шкаф, каминный прибор, напоминавший скорее скелет каминного прибора, умывальник, выглядевший так, как будто целые века простоял под ливнем грязной мыльной воды, кровать с четырьмя голыми столбиками, заканчивавшимися остриями, точно в ожидании жильца, которому придет охота посадить себя на кол. Артур отворил длинное узкое окно и взглянул на старый черный лес закопченных труб, на старое багровое зарево в небе, казавшееся ему когда-то только ночным отражением суровой обстановки, всюду представлявшейся его детскому воображению.
Он отвернулся, сел на подоконник и принялся наблюдать за Эффри Флинтуинч, делавшую постель.
– Эффри, вы еще не были замужем, когда я уезжал?
Она скривила рот, в знак отрицания покачала головой и стала надевать наволочку на подушку.
– Как же это случилось?
– Иеремия захотел, как же иначе, – ответила миссис Флинтуинч, зажав в зубах конец наволочки.
– Конечно, он сделал предложение, но как это вообще могло случиться? Я никак не ожидал, что кто-нибудь из вас захочет вступить в брак, и еще меньше, что поженитесь вы.
– Я тоже не думала, – сказала миссис Флинтуинч, натягивая наволочку.
– О том-то я и говорю. Когда же вы переменили свое мнение?
– Я никогда его не меняла, – сказала миссис Флинтуинч.
Уложив подушку на место и видя, что он все еще смотрит на нее, как будто дожидается ответа, она сильно шлепнула рукой по подушке и сказала:
– Что же я могла сделать?
– Чтобы не выйти замуж?
– Ну да, – сказала миссис Флинтуинч, – мне тут нечего было делать. Я никогда не думала об этом. Да мне и не пришлось думать: он заставил меня, когда она взялась за это (а она за это взялась).
– Ну?
– Ну? – повторила миссис Флинтуинч. – Я сама это не раз говорила: «Ну?» Да что пользы толковать? Когда двое умных порешили на этом, что же оставалось мне делать? Ничего.
– Так это было желание матушки?
– Господь с вами, Артур! – воскликнула Эффри, по-прежнему вполголоса. – Если бы оба они не порешили, как бы могло это случиться? Иеремия никогда не ухаживал за мной, да ему бы и в голову не пришло, когда он столько лет командовал мной. Он просто сказал мне однажды: «Эффри, я хочу тебе что-то сказать: как тебе нравится фамилия Флинтуинч?» – «Как мне нравится?» – говорю я. «Да, – говорит, – потому что, – говорит, – тебе придется носить ее». – «Носить ее?» – говорю… И-е-ре-ми-я? О, он хитрец!
Миссис Флинтуинч постлала простыню, потом шерстяное одеяло, потом стеганое одеяло, как будто бы все было уже сказано.
– Ну? – снова сказал Артур.
– Ну? – повторила миссис Флинтуинч. – Что же я могла поделать? Он сказал мне: «Эффри, мы должны обвенчаться, и я тебе объясню почему. Ее здоровье слабеет, нам придется постоянно прислуживать ей в ее комнате, придется постоянно быть при ней, а кроме нас, тут никого не будет. И вообще это приличнее. Она согласна со мной, – говорит он, – поэтому в понедельник утром, в восемь часов, ты можешь надеть шляпку, и мы уладим дело». – Миссис Флинтуинч принялась подтыкать одеяло.