Погода оставалась пасмурной, и на улицах стояла страшная грязь, хотя дождь закончился, когда они шли к Железному мосту. Его миниатюрная спутница казалась ему такой юной, что по временам он готов был обратиться к ней – не только в мыслях, но и на словах – как к ребенку. Быть может, он казался ей настолько же старым, насколько она ему молодой.
– Мне было очень прискорбно слышать, сэр, что вас заперли в тюрьме на ночь. Это так неприятно.
– Это пустяки, – возразил он. – Мне устроили отличную постель.
– О да! – живо подхватила она. – Там, в буфете, отличные постели.
Он заметил, что этот буфет был в ее глазах великолепным рестораном.
– Я думаю, что там все очень дорого, – продолжила Крошка Доррит, – но отец говорил мне, что там можно получить прекрасный обед. И вино, – прибавила она робко.
– Вы там бывали?
– О нет, я заходила только в кухню за кипятком.
Нашлось же существо, отзывавшееся с благоговением о великолепии этого роскошного учреждения, отеля Маршалси!
– Я спрашивал вас вчера вечером, – сказал Кленнэм, – каким образом вы познакомились с моей матерью. Слыхали вы ее фамилию раньше, чем она обратилась к вам?
– Нет, сэр.
– Вы не думаете, что отец ваш слыхал о ней раньше?
– Нет, сэр.
Он заметил в ее глазах такое удивление (она, впрочем, тотчас опустила их, когда они встретились взглядами), что счел необходимым прибавить:
– У меня есть причина расспрашивать вас, хотя в настоящую минуту я не могу объяснить ее вам. Во всяком случае вы не должны думать, что она поведет к какому-либо беспокойству или неприятности для вас. Напротив. Итак, вы думаете, что фамилия Кленнэм всегда оставалась неизвестной вашему отцу?
– Да, сэр.
Он чувствовал по тону ее голоса, что ее робкий взгляд снова устремлен на него, и смотрел вперед, так как не хотел заставить ее сердце биться сильнее.
Так прошли они на Железный мост, казавшийся совершенной пустыней после шумных улиц. Ветер дул свирепо, буйными порывами, скользя по лужам и сдувая их мелким дождем в реку. Облака бешено неслись по свинцовому небу, дым и туман мчались за ними, темные воды реки стремились по тому же направлению. Крошка Доррит казалась самым маленьким, самым спокойным и самым слабым созданием под небесами.
– Позвольте, я возьму извозчика, – сказал Артур Кленнэм, чуть не прибавив: «Бедное дитя».
Она поспешно отказалась, сказав, что для нее все равно – сыро или сухо: она привыкла выходить во всякую погоду. Он и сам это знал и еще больше жалел ее, представляя себе, как эта хрупкая фигурка пробирается ночью по мокрым темным шумным улицам.
– Вы так ласково говорили со мной вчера вечером, сэр, и так великодушно отнеслись к моему отцу, что я не могла не исполнить вашей просьбы, хотя бы для того, чтобы поблагодарить вас. Мне в особенности хотелось сказать вам… – Она остановилась в нерешимости, и слезы показались у нее на глазах.
– Сказать мне?..
– Что, я надеюсь, вы не будете осуждать моего отца. Не судите его, сэр, как вы судили бы тех, кто живет на воле. Он так долго жил в тюрьме. Я никогда не видала его на воле, но думаю, что с тех пор он сильно изменился.
– Поверьте мне, я и в мыслях не имел относиться к нему жестоко или несправедливо.
– Я не хочу сказать, – продолжила она с некоторой гордостью, как будто опасаясь, что ее могут заподозрить в желании осудить его, – что он должен стыдиться своих поступков или что я нахожу в них что-либо постыдное. Нужно только понять его. Я прошу вас не забывать, как сложилась его жизнь. Все, что он говорил, истинная правда. Все так и есть, как он рассказывал. Он пользуется большим уважением. Каждый, кто поступает к нам, рад его видеть. За ним ухаживают больше, чем за кем-либо другим. Сам директор не пользуется таким почетом.
Если существовала когда-нибудь невинная гордость, так это была гордость Крошки Доррит, когда она хвалила своего отца.
– Все говорят, что у него манеры истинного джентльмена. У нас никто не сравнится с ним, и все согласны, что он выше остальных. Ему делают подарки, так как знают, что он нуждается. Но никто не порицает его за то, что он, бедный, живет в такой нужде. Кто же, проведя четверть века в тюрьме, мог бы быть богатым?
Сколько любви в ее словах, сколько сострадания в сдерживаемых слезах, какая великая душа в ее хрупком теле!
– Если я скрываю, где живет мой отец, то вовсе не потому, что стыжусь его. Сохрани бог! Я не стыжусь и тюрьмы. Туда попадают вовсе не дурные люди. Я знала много добрых, честных, трудолюбивых людей, попавших туда только вследствие несчастья. Почти все они относятся друг к другу с большим участием. И с моей стороны было бы просто неблагодарностью забыть, что я провела там много спокойных приятных минут, что еще ребенком я нашла там верного любящего друга, что там я училась, работала и засыпала спокойным сном. Я думаю, что с моей стороны было бы малодушием и жестокостью, если бы после всего этого я не чувствовала бы хоть немного привязанности к этому месту.