Она послала нам воздушный поцелуй, скользнула в белый «Фольксваген Сантана-2000», стоящий у обочины тротуара, и умчалась прочь.
Я задумалась над тем, что она сказала. В ее словах таился глубокий философский смысл, который был ярче света и правдивее истины. Аромат ее поцелуя все еще витал в воздухе.
– Она просто сумасшедшая, – воскликнул Тиан-Тиан. – Но настоящее чудо, правда ведь? Когда я безвылазно сидел в своей комнате, она не давала мне делать глупости, почти насильно вытаскивала меня из норы. Мы с ней катались по полуночным автострадам, курили травку и ошалевшие слонялись по городу до рассвета.
– А потом я встретил тебя. Так было предопределено. Ты совсем не похожа ни на Мадонну, ни на меня. Мы совершенно разные. Ты амбициозна, полна планов на будущее. Твоя уверенность и энергия дают мне силы жить. Ты мне веришь? Я никогда не лгу.
– Идиот, – ласково сказала я, ущипнув его за задницу.
– Сама ты ненормальная, – закричал он, сморщившись от боли.
С точки зрения Тиан-Тиана, любой человек, чье поведение хоть немного выходило за рамки обыденного, заслуживал восхищения. Он с особым пиететом относился к пациентам психиатрических клиник. По его глубокому убеждению, в обществе таких людей считали сумасшедшими исключительно потому, что их интеллект намного превосходил привычные представления о разумном. В его понимании красота вечна только в неразрывном единстве со смертью и безнадежностью, даже со злом. Он восхищался эпилептиком Достоевским; Ван Гогом, в припадке безумия отрезавшим себе ухо; экстравагантным импотентом Сальвадором Дали, гомосексуалистом Алленом Гинзбергом [14] или известной киноактрисой Фрэнсис Фармер, которую в эпоху маккартистской «охоты на ведьм» бросили в психушку и подвергли лоботомии. Среди его идолов – ирландский певец Гэвин Фрайдей [15], всю жизнь накладывавший толстенные слои разноцветного грима, или Генри Миллер, который в самый тяжелый период своей жизни мог попрошайничать у ресторана, вымаливая объедки со стола, или бродить по улицам как нищий, побираясь ради нескольких монет, чтобы хватило на метро. В сознании Тиан-Тиана эти люди уподоблялись диким полевым цветам, распускающимся и буйно цветущим на воле и умирающим в гордом одиночестве.
Ночь окрасила город в мягкие полутона. Тиан-Тиан и я, тесно прижавшись друг к другу, брели вдоль улицы Хуайхай. Казалось, что и рассеянный свет фонарей, и тени деревьев, и готическая крыша здания магазина «Парижская весна», и прохожие, облаченные в блеклую осеннюю одежду, – все плыли куда-то вдаль в ночном сумрачном тумане. Шанхай погрузился в очень редкую и непривычную для этого города атмосферу беззаботности и изысканности.
Я жадно впитывала ее, словно мне в ладони щедро насыпали пригоршню волшебных нефритов или рубинов, с помощью магической силы способных избавить меня от юношеского презрения к условностям и помочь мне забраться в самое нутро этого неприступного города, подобно тому, как самонадеянный червячок пробуравливает себе ход внутрь спелого яблока.
Мне стало весело от таких мыслей. Я схватила Тиан-Тиана за руки и закружила его в бешеном танце на тротуаре.
– Ты романтична и непредсказуема, как приступ аппендицита, – тихо сказал он.
– Это мой любимый фокстрот, – совершенно честно и серьезно ответила я. – Называется «Медленная прогулка по Парижу».
Как обычно, мы дошли до Бунда [16]. Ночью здесь всегда стояла божественная тишина. Мы поднялись на последний этаж отеля «Мир» [17], где когда-то обнаружили тайный ход на крышу – достаточно было пролезть через узкое окно в женском туалете и вскарабкаться по пожарной лестнице. Мы часто забирались туда, и нас ни разу не поймали.
Стоя на крыше, мы любовались силуэтами зданий на обеих берегах реки Хуанпу, подсвеченными огнями уличных фонарей. Особенно нам нравилось смотреть на самую высокую в Азии телевизионную башню – «Жемчужину Востока». Ее длиннющий стальной шпиль дерзко вспарывает ночное шанхайское небо, возвышаясь над остальными зданиями, словно фаллический символ жизнеутверждающей силы этого города. Лениво плещущие волны и качающиеся на них паромы, трава, черная в сумраке ночи, яркие неоновые огни и здания фантасмагорических очертаний (эти осязаемые признаки материального процветания) не более чем гормональные стимуляторы, которыми город накачивает себя до одурения. Все это не имеет никакого отношения к людям, живущим среди этих сооружений. Каждый из нас может кануть в небытие в любой момент – погибнуть в автокатастрофе или умереть от болезни, но наше исчезновение останется незамеченным. Город будет расти и развиваться с непреклонным упорством, не меняя курса, как планета, никогда не сходящая с привычной траектории в необъятных просторах вечности.
Думая об этом, я начинала ощущать себя крохотным муравьем, беспомощно копошащимся на земле.
Однако эти мысли не могли омрачить чудесное настроение, в котором мы оба пребывали, стоя на крыше исторического здания. Мы любовались городом под звуки играющего в отеле джаз-оркестра. Они то набегали как шум прибоя, то стихали вдали. И говорили о любви. Мне нравилось раздеваться до лифчика и трусиков, чтобы обнаженное тело овевал влажный бриз с реки. Может быть, у меня комплекс насчет нижнего белья, или я по природе нарциссистка или эксгибиционистка, а может, еще что-нибудь в этом роде, но я надеялась, что мой вид сможет пробудить в Тиан-Тиане плотское желание.
– Пожалуйста, не надо, – страдальчески проговорил Тиан-Тиан и отвернулся.
Но я продолжала медленно раздеваться, как стриптизерша. Я была словно в горячке. Это странное ощущение ослепляло меня, я больше не думала ни о своей красоте, ни о себе самой, ни о собственной личности. Я будто растворилась. Мне хотелось сочинить новую сказку, сказку, предназначенную только нам двоим – мне и мужчине, которого я боготворила.
Он сидел, прислонившись к перилам ограждения, бесконечно печальный, но преисполненный благодарности, и как завороженный смотрел на танец любимой женщины в лунном свете. Ее обнаженное тело было стройным, как лебединая шея, и одновременно мощным и пружинистым, как у леопарда. Каждое по-кошачьи грациозное движение, каждый изгиб, поворот и прыжок были изящны и невероятно соблазнительны.
– Ну, пожалуйста, милый, попытайся! Возьми меня по-настоящему, любимый, попробуй!
– Нет, я не могу, – беспомощно повторял он, съеживаясь как от удара.
– Ну, тогда я спрыгну с крыши, – сказала женщина с горьким смехом и ухватилась руками за ограждение, словно хотела перелезть через него. Он поймал ее, привлек к себе и поцеловал. Но бушевавшая в нем страсть билась в бессильном теле, не находя выхода. Бренная плоть не успевала за порывами души.
И обступившие нас темные призраки победили… Пыль покрыла нас, и я, и моя любовь захлебнулись ею.
Три часа утра. Свернувшись калачиком в огромной удобной кровати, я вглядывалась в лежащего рядом Тиан-Тиана. Он уже заснул или притворялся спящим. В комнате повисла странная тишина. Его автопортрет смотрел на меня со стены. Разве можно было не любить такие безупречные черты?
Лежа рядом с любимым, я снова и снова гладила и ласкала себя, доводя до изнуряющего блаженного оргазма. И в этом сладостном томлении мне уже чудилось грядущее наказание за мои грехи.
3 У меня есть мечта
Перед добродетельными женщинами откроются врата рая, а для порочных открыты все двери.
Джим Стайнман [18]
Женщина, вступающая на писательскую стезю, обычно стремится достичь видного положения в мире, где безраздельно правят мужчины.
Эрика Джонг [19]
Что я за человек? Мать и отец убеждены, что сущий дьявол, начисто лишенный совести. (Уже в пять лет я научилась добиваться своего, упрямо топая ногами, пока не получала вожделенный леденец на палочке.) Учителя, бывший босс и коллеги по редакции журнала считают меня умной, но своевольной, хорошим профессионалом с непредсказуемым характером и невыносимой привычкой с первых кадров фильма или первых страниц детектива догадываться, кто же убийца или чем закончится любовная история. Большинству мужчин я, наверное, кажусь изящной красоткой, мягкой и податливой, как нежный весенний свет, отражающийся на зеркальной глади озера; обладательницей огромных, по-восточному раскосых глаз и длинной стройной шеи, как у Коко Шанель. Но я-то знаю, что на самом деле я всего лишь обыкновенная женщина, и останусь ею, даже если когда-нибудь и стану знаменитой.
[14]
[15]
[16]
[17]
[18]