– Сталкер «двухсотый». Вот сидор, я его не смотрел, считаю, что вы, товарищ старший лейтенант, первым должны оценить хабар. – Сержант Гресько протянул вещмешок командиру, попыхивающему сигаретой, спрятанной, чтобы не светиться в темноте, в кулаке.
– Молоток! Верю. Разделим по-братски. – Долгушин затушил о край берца окурок, присел рядом со снайпером и стал развязывать сидор. – Документы сталкера глянул или КПК его прихватил?
– Э-э… – Шпик нахмурил лоб, улыбка с его лица медленно сползла. – КПК неликвид, его пулей пробило в заспинном рюкзаке, а доки, поди-ка, в сидоре лежат.
– Точно сталкер? Не ошибся? – как бы между прочим бросил старлей.
– Командир, обижаешь! – Сержант выпятил нижнюю губу, обкусанную до крови. – Чок, скажи же…
– Так точно, товарищ старший лейтенант! Сталкер, – добавил Вешкин, следя за манипуляциями офицера. – У него прикид сталкерский, и наколки на шее и запястье. На том запястье, что огонь не повредил.
– Огонь?! Вы его там что, зажарили?
– Сам бултыхнулся в костер, когда пуля срезала. – Гресько снова заулыбался, скребя пятерней бородатый подбородок. – Я разрывной всадил, пуля разворотила рюкзак с содержимым и спину бродяги. Жалко, арт хороший кокнула, типа мутагена или спайки. Да КПК с аптечкой разорвало.
– В затылок надо было влепить, – пробурчал старлей, раскрывая сидор и возясь с фонариком на шлеме. – Что за наколки? Уркаганские или имя?
– Да так… Фигня какая-то. – Снайпер в предвкушении наживы облизнул губы и подсел ближе к командиру. – На козынках – типа «САША», на шее – «ВДВ», а на предплечье, кажись, «Неудержимые».
– «Неприкасаемые», – поправил напарника Вешкин и вздрогнул от реакции старлея, резко вскочившего с корточек.
– Кто-о?!
– Что – «кто»?
– Твою мать! Так неудержимые или… – Офицер запнулся, с трудом проглотил ком в горле и уставился на опешившего Гресько… – Или неприкасаемые?
– Д-да-да, – замямлил снайпер, сделав шаг назад и чуя нарастающий гнев командира. – Точно «Неприкасаемые». Я еще удивился, чо за хрень у какого-то сталкерюги…
– …С-су-ука-а! Вот же ж срань!..
Долгушин с обреченным видом стянул с головы шлем, бледность его лица стала заметна даже во мгле, чуть озаряемой луной и тремя фонариками бойцов (остальные вояки замерли с выключенными, бросая косые взгляды на говоривших). Губы офицера, вечно угрюмо сжатые в рейдах, сейчас заметно задрожали, глаза сверкнули каким-то нехорошим блеском.
– Повтори подробно, воин, что за наколки были на теле убитого, где именно?
– Ну…
– …Без «ну»… – рявкнул Долгушин. – Четко и по существу, придурок ты долбаный!
– Командир!
– Молчать, ур-роды! Говори ты. – Старлей показал пальцем на сержанта Вешкина.
– На шее сбоку, где сонка, надпись «ВДВ». На козынках левого кулака – имя «САША». Костяшки сбиты, как… ну, как у нас, у спецназа, но буквы видно. А на предплечье от запястья до локтя – слово «Неприкасаемые». И молния… типа…
– Звездец! – Офицер с округлившимися от шока глазами застыл истуканом, потом вздрогнул, перевел злой взгляд с Вешкина на Гресько, которому стало вдруг очень не по себе. – Вы же, дебилы, сказали, что он в куртке был и вообще горел в костре. Как же вы разглядели татуировки, какие запястья, а? У него что, рукава задраны были?
– Ну да… Задрался один, а может, закатан был. Я щас не помню… – забормотал, заикаясь, Шпик и отступил еще на шаг.
– …Ты, сволочь, сейчас у меня все вспомнишь! Ты у меня мать родную забудешь, мразь, а вот сталкера этого у костра до родинки на заднице вспомнишь. КПК! Черт… Разбит же… Паспорт. У него могли оказаться доки… Сидор!
Старлей метнулся к раскрытому вещмешку, грубо перевернул его вверх дном, вывалил все содержимое на траву. В свете фонариков блеснули скрученный пояс для артефактов, портсигар, фляжка. Но не к дорогущим (на «черном рынке») сувенирам Зоны бросился офицер, а стал искать среди всего этого скарба какой-нибудь документ с персональными данными убитого сталкера. Еда в тетрапакете, набор выживания, грязное белье и тельняшка…
– Так вы еще и десантуру завалили? Своего грохнули, уроды!
– Командир, так тут в Зоне полно бывших спецов и вэдэвэшников… – попытался выкрутиться Гресько, но, поймав суровый взгляд старлея, умолк.
– Бараны, вашу мать! Если… если это из «Неприкасаемых», если это… капец вам… И мне звездец!.. – бормотал Долгушин, разбирая пожитки мертвеца.
Оба сержанта недоуменно переглянулись, на испуганной физиономии Вешкина отразилось сожаление. Гресько же, переборов страх перед последующим гневом командира, озвучил свое любопытство: