Спрыгиваю с Эйзара, говорю с ним приглушенно, привязывая к дереву, освещенному полыхающим пламенем. Приближаясь к руинам дома медленными шагами, хватаюсь за рукоять за плечом, вытаскиваю оружие: смертоносный черный клинок, что сливается с мраком.
Наступающие тени пятятся.
Переступаю отрубленную руку, на которой не хватает трех пальцев. Плоть истекает густой красной кровью. Вид этого не должен приносить мне облегчения… но все-таки приносит.
Рука не принадлежит ей.
Им.
Продолжаю шагать, переступая конечность за конечностью, голову за головой – покрытая волдырями кожа искажает черты, но не в состоянии скрыть перевернутые буквы V, вырезанные у некоторых на лбу.
А гребаные Шулаки что здесь делают?
Мысль тут же исчезает, стоит взгляду наткнуться на обугленную ногу, что валяется у валуна…
Кровь грохочет в ушах, дикий, бушующий гнев угрожает разорвать в клочья тщательно сплетенные волокна моих ограничений.
Мало того, что из разорванной плоти сочится перламутровая жидкость, слишком знакомая, так еще и конечность маленькая.
Слишком маленькая.
Опускаюсь на корточки, закрываю глаза, прикусываю кулак…
Слишком, чтоб ее, маленькая.
Гнев нарастает, и нарастает, и…
Земля дрожит, снова раздается пронзительный визг, за рухнувшим и горящим домом суматоха.
Кровожадные шавки.
Они все еще здесь. Все еще пируют.
Опять воздух рассекает этот резкий, скрипучий звук, и за ним следует дикий вой, который взрезает мне позвоночник по всей длине, словно клинок.
Верхняя губа вздергивается, обнажая зубы, я вскакиваю на ноги, с хрустом разминаю шею. Направляюсь в сторону звуков, но булькающий всхлип заставляет мой взгляд метнуться к иве – к обмякшей у ее подножия фигуре, чьи длинные светлые волосы рассыпались под головой…
Аравин.
Бросаюсь к ней, падаю на колени, забытый меч летит на землю. Бережно поворачиваю Аравин к себе, и сердце обрывается: под моими руками теплая влажность ее наполовину вывалившихся внутренностей.
– Проклятье.
Осматриваю повреждения, а она испускает полный боли стон.
Края ран уже начали сереть и гноиться, испуская прогорклый, забивающий горло смрад…
Слишком. Чтоб меня. Поздно.
Ее хрупкая рука ложится поверх тяжелого прозрачного камня, который она всегда носила на шее.
– В-возьми, – умоляет Аравин, глядя на меня широко раскрытыми, сияющими, словно кристаллы на солнечном свету, глазами. Такими непохожими на остальные здесь, что безучастно глядят с земли вокруг.
Сглатываю вязкую слюну, заправляю Аравин волосы за шипастое ухо и, расстегнув замочек, подхватываю камень. Серебряная цепочка падает в ладонь, почти сливаясь с цветом драгоценной крови на моих руках.
– Для н-нее, – шепчет Аравин, смыкая мои пальцы на подарке.
Все равно что смыкая мое гребаное сердце.
В последний раз, когда я приезжал, ее живот был округлым и полным, и мне не хватает духу сказать, что неподалеку в грязи лежит маленькая оторванная ножка.
Что Кол, ее пара, наверняка тоже где-то тут.
По кускам.
От влажного кашля на землю вываливается еще больше нутра, и рука Аравин ложится на эфес моего клинка.
– Прошу…
– У меня в седельных сумках есть жидкая пагуб…
– Нет, – выдыхает Аравин. – К-клинком. Прошу.
Медлю, чувствуя, как ее просьба ложится грузом на плечи.
С коротким кивком, разрывающим меня изнутри, убираю кулон в карман. Меч тяжело ложится в ладонь, острие находит левую сторону груди Аравин.
Выдерживаю ее взгляд, в ловушке сжатых губ застревает миллион слов.
Слова не облегчат боль, не остановят гниение плоти – не повернут эту ночь вспять и не вернут ее семью, потому я их сдерживаю, позволяя растравлять нутро и питать ту бездну ядовитой ярости, что ждет выхода.
– Обещ-щ-щай. С-спаси ее, Рордин. П-прошу.
Она уже мертва.
– Обещаю, – говорю я, выдерживая взгляд Аравин.
Ложь делает свое дело, стирая напряженные морщинки вокруг ее глаз, но цена этому – невидимый штырь в моем сердце.
Я обещал ей и убежище тоже… и теперь ее семья мертва.
Аравин грустно улыбается, по грязи и волдырям на ее щеке прокладывает дорожку переливчатая слеза.
– Д-давай.
– Прости…
За все.
Она хочет снова заговорить, но я не даю ей возможности напичкать меня той ложью, что назревает в ее глазах. Надавливаю на клинок и вырываю из ее разбитых губ вздох.
Тень смерти заволакивает широко раскрытые, стеклянные глаза, они обретают бездонную безмятежность, от которой я не успеваю вовремя отвести взгляд.