Итак, первая обобщающая характеристика русской революции – ее над- и внечеловеческое измерение: кажется, из-под заклятия вырываются и обрушиваются на русское общество хтонические силы. Даже техногенные катастрофы, то есть обусловленные, в конечном счете, деятельностью человека, воспринимаются как надчеловеческие, стихийные и, в этом смысле, природные явления (что, впрочем, логически вытекает из понимания техники как второй природы). Хаос стихии - природной и техногенной - берет вверх над человеческим порядком-Космосом.
Изоморфны природным и квазиприродным (техногенным) общественные процессы. Общество впадает в невротическое состояние, теряет способность к самоконтролю, критически ослабевает логико-дискурсивный уровень массового сознания. Общество хаотизируется и архаизируется, то есть опускается на нижние этажи лестницы человеческой эволюции, впадает в так называемое «природное состояние».
Это состояние можно назвать хаосом, но, отдавая отчет в качественном отличии человеческого хаоса от космического хаоса Природы и механического - Техники. В силу общественной природы человека его хаос имеет внутреннюю структуру, общество не впадает в животное, дочеловеческое состояние, а самоорганизуется по архаичным образцам. Эти образцы порою всплывают с такой глубины, что выглядят радикально новыми (новое как хорошо забытое старое) и производят впечатление формирования нового порядка.
Хаос и архаизация поражают все этажи социальной лестницы – снизу доверху и сверху донизу. В перспективе архаизирующегося общественного мнения фокусом всех бед и несчастий становится власть. Не только военные поражения или финансово-экономические кризисы, но даже природные бедствия воспринимаются как следствие некомпетентности, нравственного банкротства и неправедности власти. В этом отношении русские революции (и, вероятно, революции вообще) могут служить прекрасной иллюстрацией китайских натурфилософских представлений.
Как известно, в китайской традиции вопиющее нарушение гармонии во внутреннем мире человека и общественных отношениях считалось первопричиной природных бедствий, а не наоборот. Известно, что центральная ханьская власть в некоторые исторические эпохи даже казнила управителей тех провинций, где повторялись разрушительные землетрясения и наводнения. Считалось, что природные бедствтия навлечены неправедным правлением.
Точно так же в России неудачливая верховная власть не просто делегитимируется и теряет свой авторитет, она демонизируется. Пробуждается стереотип, что снять проклятие можно, лишь избавившись от навлекшей его власти, подобно тому, как в архаических культурах приносился в жертву неудачливый вождь. Это ощущение предшествует государственной катастрофе, а не вытекает из нее, власть выглядит обреченной задолго до своей гибели. Вот характерная запись из дневника одного из крупнейших правых интеллектуалов предреволюционной России, известного своей обостренной социальной интуицией Льва Тихомирова: «Несчастный монарх, мне его до смерти жалко… Я лично, признаюсь, потерял всякую веру в спасение»[244]. И это написано в октябре 1912 г., когда отсутствовали видимые признаки угрозы монархическому строю, а Романовы готовились к трехсотлетнему юбилею своего царствования в России! А чего стоит знаменитая записка бывшего главы МВД Петра Дурново, представленная Николаю II в феврале 1914 г.! Она по сей день может служить примером исключительно точного политического предсказания[245].
Впрочем, не стоит далеко ходить за историческими подтверждениями. Современники перестройки прекрасно помнят, что, начиная с 1990 г., по умам разлилось свинцовое чувство обреченности, тягостное ощущение, что власть и страна неминуемо рухнут, несмотря на всю советскую мощь. И это чувство подстегивало и стимулировало тех, кто стремился к разрушению Советского Союза, и парализовывало его защитников. Защищавшие СССР чувствовали в глубине души, что их дело обречено.
Вторая характеристика русских революций – масштабность, всеобщность, социальная и психологическая глубина. Революция охватывает все русское пространство, всю страну, пронизывает общество по горизонтали и вертикали. Это, конечно, не значит, что члены общества охотно и по собственной воле стремятся поучаствовать в ней, что ею захватываются, поражаются все без исключения территории огромной страны. Императив выживания, то есть императив большинства, направлен как раз на то, чтобы выскочить из бурного и мутного революционного потока, спрятаться, отсидеться в стороне. И в 1917 г., и в 1991 г. активными участниками революционных событий были десятки, в лучшем случае – сотни тысяч, но не миллионы и не десятки миллионов людей. Точнее, миллионы оказались участниками революции поневоле, а не по собственному желанию.