Изрядный хронологический разрыв между «минималистским» и «максималистским» определением завершающей стадии революции логически хорошо объясним. Самая великая системная революция не способна одновременно обновить все сферы общественного бытия, как об этом мечают революционеры. Самая незначительная революция способна вызвать долговременную и масштабную динамику.
Порою применение сильного определения приводит к парадоксальным результатам. В его свете, начавшийся в Китае в 1910 г. революционный процесс все еще продолжается! Ведь ни республиканская, ни националистическая, ни коммунистическая, ни маоистская «культурная» революции не привели к установлению долговечного социально-экономического строя.
Сильное и слабое определения вполне применимы к русской революции, современниками которой мы все являемся. В минималистском варианте она завершилась, вероятно, передачей власти от Бориса Ельцина Владимиру Путину и консолидацией последним политической власти, то есть в течение первого президентского срока Путина. Но вот что касается «отвердения» ключевых политических и экономических институтов, и главное, приятия их обществом – вопрос остается открытым.
Несмотря на дискуссионность проблемы завершения революции, неоспоримый и фундаментальный факт составляет чрезвычайная социальная «плотность», историческая сверхнасыщенность русских революций. Взять, к примеру, Великую русскую революцию в хронологических рамках сильного определения, то есть от первого революционного приступа 1905-1907 гг. до первой половины 30-х годов. Сколько событий вместилось в эти тридцать лет! Три революции, гражданская и мировая войны, массовые бунты и волнения, распад и вторичная сборка империи, небывалая по темпам, жесткости и масштабам политическая и социоэкономическая модернизация. Какому-нибудь другому народу подобного хватило бы на всю его историю.
Не меньшую историческую «плотность» и грандиозный масштаб имеет происходящая на наших глазах и при нашем – активном или пассивном - участии революция рубежа веков и тысячелетий (в этом случае трудно избежать влияния миллениаристских мотивов, магии чисел). Крушение сверхдержавы – Советского Союза, а вместе с ней гибель целой цивилизации, борьба за власть (к счастью, не столь кровавая, как в 197-1921 гг.), радикальная и болезненная смена социополитической и экономической системы, агрессивное утверждение новой социокультурной традиции, две военные кампании в Чечне, тяжелейший социоэкономический кризис. - И это далеко не полный перечень явлений и процессов исторического масштаба, уложившихся в полтора-два десятка лет! Поистине удивительно, как напор таких событий смогли выдержать человеческая психика и социальная ткань.
Четвертая характеристика русской революции предлагает ответ на теоретический вопрос: является ли революция результатом резкого ухудшения социально-экономической ситуации или же это не обязательное ее условие? По-другому его можно назвать спором В.И.Ленина и А.де Токвиля. Первый называл непременным признаком революционной ситуации «ухудшение выше обычного нужд и бедствий трудящихся». Второй на примере Великой французской революции показывал, что к революции парадоксальным образом ведет не ухудшение, а улучшение социоэкономической ситуации, сопровождающееся быстрым ростом массовых притязаний, для осуществления которых не хватает ресурсов. Иначе говоря, социальная революция начинается с революции ожиданий.
Опыт русских революций скорее подтверждает обе гипотезы одновременно, чем предлагает однозначный выбор в пользу одной из них. Но самое важное, он вообще предостерегает от абсолютизирования уровня жизни, демонстрируя, что моральное и психическое состояние общества более важный структурный фактор революции. Значение имеют не сами по себе социальные, материальные и финансовые показатели, уровень жизни, а их восприятие в определенных культурных рамках, где главенствующую роль играет отношение к государству. «Нужно, чтобы материальные лишения и угрозы рассматривались не просто как тяжелые жизненные условия, а как непосредственный результат несправедливости, нравственных и политических недостатков государства… Даже военное поражение, голод или финансовый коллапс могут восприниматься как природные или неизбежные катастрофы, нежели как итог работы некомпетентного или нравственно обанкротившегося режима»[249]. Несколько упрощая, не кризис делегитимирует государство и вызывает революцию, а презумпция нелегитимности государства в глазах общества и элит способна превратить даже незначительный кризис в революцию.