Во всех трех русских революциях за несколько лет уходило в распыл, сгорало (зачастую в прямом смысле слова) накопленное десятилетиями каторжного труда скудное благополучие русского народа, страна катастрофически беднела. Кто-то, конечно, выигрывал, но большинство оказывалось в проигрыше. Здесь волей-неволей напрашивается еще одно метафизическое соотнесение Смуты: чтобы возник новый космический порядок, старый Космос должен погибнуть в очистительном огне.
Это утверждение – больше, чем метафора. Главная тайна революции состоит в том, что человек испытывает острую психическую потребность в периодическом разрушении собственного мира, в погружении в материнский перво-Хаос, дабы, выйдя из него обновленным, перевоссоздать мир заново. Чувство, в общем-то, хорошо знакомое каждому, кто пытался начать с чистого листа новую жизнь.
Дело даже не в том, что революция, как и война, представляет собой классическую пограничную ситуацию, где обыденный порядок существования заканчивается. Дело в том, что Хаос не привносится и не навязывается извне, он прорывается из душ самих людей. Человеческая психе стремится к выходу из повседневности, из стабильности обстоятельств, ею овладевает неутолимое стремление к уничтожению и жертвенности, «туманный энтузиазм, направленный на создание нового мира» (К.Ясперс). Революция – подлинный триумф человеческой воли.
Чтобы построить новый мир надо погрузиться в перво-Хаос – первоматерию, из которой этот новый мир и будет создаваться. «В апокрифических Евангелиях (от Петра, Филиппа, Фомы и др.) находим парадоксальные формулы, описывающие состояние мира, вновь впавшего в Хаос, где соединяется несоединимое. Но это как раз и есть то состояние, по которому томится человеческая душа в историческом мире, она чувствует, что разлучена с чем-то могущественным, с иным, чем сама, с неподдающимся описанию вневременным состоянием, о котором она смутно вспоминает, когда не было ни времени, ни истории»[253]. Парадоксальным образом Хаос оказывается близок к райскому состоянию, где не будет ни времени, ни пространства, а противоположности примирятся – лев воссядет рядом с ягненком.
В этом смысле революционная утопия представляет собой эскиз гармонизированного, облагороженного Хаоса, избавленного от крови и насилия.
Вообще же линия метафизического измерения революция столь же стара, сколь и сама философия. Первая рефлексия на революцию восходит еще к Гераклиту и Платону. Неумолимая периодичность мировых пожаров Гераклита, потоп и мор на рубеже старого и нового миров у Платона – эти величественные и драматические образы воплощают круговорот гибели и возрождения в человеческом обществе и в природе. «…Мир-Космос находится в состоянии непрерывных превращений, и платоновское утопическое государство и утопические законы неразрывно связаны с мировой катастрофой, с перманентным возникновением нового “космоса”, “дома”, “государства”[254]».
Здесь мы видим удивительные сближения античной метафизики с современным научными теориями, в частности, с концепцией И.Пригожина, согласно которой возникновение «порядка через флуктуации» составляет базисный механизм развертывания эволюционных процессов во всех областях – от галактик до атомов, от отдельных клеток до человеческого общества. Проще говоря, жизнь – это не стабильность, а постоянная динамическая неуравновешенность, где революция – имманентная Космосу форма перемен.
В античной метафизике содержалась также идея акселерирующей роли революции - революции как ускорителя медленно протекающих жизненных и социальных процессов, что весьма близко левой трактовке революций как, по хрестоматийному определению Карла Маркса, «локомотивов истории». (Судя по интересу молодого Маркса к античной философии, в частности, к Гераклиту, эта идейная перекличка может быть больше, чем совпадением. Маркс облек идею акселерирующей революции в адекватный его эпохе индустриальный образ.)