Очень интересна символика огня – в некотором смысле ключевая символика революций. Генеалогически восходящий еще к Гераклиту образ огня имеет своей главной революционной функцией скорее очищение, чем уничтожение. Это алхимический, трасмутирующий огонь, в котором, подобно Фениксу, рождается «прекрасный новый мир».
Не стоит воспринимать этот небольшой экскурс в метафизику как сугубо декоративное, избыточное украшение на теоретической конструкции позитивной науки. Метафизическое, надчеловеческое измерение революции изоморфно ее внутричеловеческому интрапсихическому измерению. Буквально по Гермесу Трисмегисту: что наверху, то и внизу.
По замечанию Ласки, наряду с утопией и раем революция «представляет собой одну из элементарных форм умственной жизни, протекающей на самом высоком трансцендентальном уровне, там где разворачивается космическая драма воображемых человеческих судеб». Он же называет революцию архетипом[255]. В этом смысле идея революции – культурно-историческое выражение, одно из содержаний широкого архетипа палингенезиса.
Мысль о революции как архетипе (где архетип понимается в аутентичном юнговском смысле) - архиважная, как любил говаривать один русский, знавший толк в революциях. Она со всей очевидностью указывает, что исток революционной динамики коренится не во внешних обстоятельствах, факторах и структурах, а заложен в природе самого человека, имманентен ему. Структуры, обстоятельства и факторы лишь способствуют или, наоборот, препятствуют проявлению, реализации архетипа революции, который сам по себе обладает огромной побудительной силой, способной приводить в движение индивидов, человеческие группы и целые народы даже без осознания ими причин этого движения. Революция – это то, что в нас, но сильнее нас, та, по выражению Карла Густава Юнга, «страшная сила», которую социальные институты и мы сами можем контролировать лишь до поры до времени. А вот когда нарушение этого (само)контроля принимает массовый и глубокий характер, тогда и наступает знаменитая русская вольница – «размахнись рука, раззудись плечо»!
Вместе с тем из архетипичности идеи революции следует невозможность ее элиминирования в массовом сознании и культуре. Можно целенаправленно дискредитировать ту или иную конкретно-историческую революцию, постараться предать ее забвению, что и происходит сейчас с Великой русской революцией начала XX в., но нельзя переформатировать коллективное бессознательное таким образом, чтобы стереть из него архетип революции.
Вывод из вышесказанного, причем вывод рафинированно научный, а не грубо идеологический, прост: революции были, есть и будут. Они неизбежны, как рассвет и закат, прилив и отлив, весна и осень. Неизбежны, ибо встроены в космический порядок. Специально подчеркиваю, что в данном случае речь идет о революциях социополитических, а не о каких угодно: «научно-технической», «сексуальной», «менеджериальной» и проч.
Пятая типологическая черта русских революций носит, пожалуй, ярко выраженный русский этнический характер. За внешним хаосом революции просматривается силовая линия русского сознания, точнее бессознательного, русский этнический архетип – захваченность, тематизированность государством, властью, что выражается как в русском народном государственничестве, так и в не менее народном, массовом антигосударственничестве. Отрицание государства и его сакрализация – два полюса русской жизни, напряжение между которыми составляет нерв отечественной истории, ее диалектику.
В исторической России эта диалектика проявлялась в противопоставлении позитивного принципа верховной власти негативному началу государственности. В представлении русского крестьянства начала XX в. государство выглядело абсолютным злом, мешавшим верховной власти в решении ее задач[256]. Интуитивная дифференциация понятий государство и власть сохранилась в обыденном русском сознании начала XXI в., что указывает на ее чрезвычайно устойчивый, архетипический характер. Вместе с тем, в отличие от ситуации столетней давности, в настоящее время позитивные ассоциации у русских вызывает понятие «государство», а отрицательные – «власть» [257].
Не стоит делать далеко идущие выводы из ценностной инверсии терминов. Ведь семантически понятия «государство» и «власть» отождествляются и определяются посредством друг друга. Словами «власть» и «государство» русское обыденное сознание выражает отношение не к различным объектам, а к различным сторонам одного и того же объекта. С теоретической точки зрения, ситуация может быть описана не как противопоставление в русском сознании отдельных объектов - власти и государства, а как дуалистическое отношение русских к единой государственно-властной конструкции, как противопоставление различных сторон, аспектов этой конструкции. Обыденное сознание вербализует этот дуализм, словесно расщепляя единую субстанцию государства: для позитивного аспекта государства находится одно слово, для негативного – другое.