Это очень хорошо прослеживается в крайне отрицательном отношению русских к амальгамации – бракам с чужой «расой». «Если можно еще говорить о некоторых групповых различиях в отношении перспективы соседства с этническими чужими… то в отношении к браку с нерусскими, приезжими всякие градации отношений исчезают: здесь негативизм респондентов из разных социальных категорий достигает максимума, а колебания между отдельными группами оказываются малозначимыми. В этом случае этнические барьеры превращаются в расовые (курсив мой. – В.С.)»[409].
Правда, в подобном отношении нет ничего специфически русского: в «образцовой» иммиграционной политии США расовый барьер в брачных связях практически непреодолим: 99 % браков заключаются в рамках своей расы. В каком-то смысле русские даже меньше расисты, чем американцы. Вопреки массовому убеждению в нежелательности браков с чужой «расой», подобные брачные союзы процветают в Москве. К концу 1990-х годов у русских женщин столицы «стремление заключать внутринациональные браки почти исчезло» [410]. Более того, «к 1999 г. доля межэтнических браков, заключенных русскими женщинами, даже превысила уровень, ожидаемый при панмиксии», при этом уже в 1995 г. частота браков с армянами, грузинами, азербайджанцами почти сравнялась с частотой преобладавших дотоле русско-украинских браков. Одновременно стало заметно меньше традиционных для Москвы русско-еврейских и русско-белорусских браков, зато идет заметное увеличение доли браков между русскими женщинами и представителями северокавказских народов[411].
Отказ русских женщин от брачной ассортативности вызван скорее всего не их стихийным интернационализмом, а острым дефицитом русских мужчин вследствие остро выраженной в столичном мегаполисе половой диспропорции, а также ухудшением «качества» потенциальных славянских мужей (рост пьянства и алкоголизма и т.д.). Базовый инстинкт продолжения рода берет верх над инстинктивной же настороженностью в адрес чужой «расы».
В то же самое время этнические группы российской столицы, вышедшие из Северного Кавказа, Закавказья, Средней Азии и Поволжья (кроме башкир), в отличие от русских предпочитают заключать браки внутри собственных групп. Эндогамия характерна также для армян и евреев[412]. То есть для нерусских этнических групп значение «расы» сохраняется и даже усиливается.
Я далек от мысли, будто внешность («раса») автоматически порождает этнофобию. Это не причина, а ключевая предпосылка этнофобии, в более широком смысле - предпосылка этнической (не)лояльности вообще. Человек иной «расы» не обязательно «враг», но априори «другой, а потому у него заведомо больше шансов стать «врагом». И наоборот: человек «своей» расы априори рассматривается дружественно.
В рассматриваемом мною случае отправной точкой культурных предрассудков и социальных предубеждений выступает биологическое различие в «телах». Не культура и религия, а внешность, тело оказывается той предельной нередуцируемой границей, вдоль которой возникает этническая напряженность. Культурные различия приобретают смысл и значение не сами по себе, а лишь в привязке к этой границе. Ведь прежде чем питать (не)лояльность к группе ее надо выделить, а «раса» - наиболее заметный и простой критерий такого выделения.
Вот характерное наблюдение. Татары и башкиры такие же номинальные мусульмане, как «кавказцы» и народы Средней Азии, однако массовое отношение русских к первым несравненно лучше, чем ко вторым. Почему? Да, опыт совместного исторического проживания русских и татар велик, а татары, в целом, говорят по-русски лучше «кавказцев». Но, возможно, более важна фенотипическая близость? Отличить татарина от русского сможет только специалист-антрополог, да и то не всегда. В то же самое время татары и башкиры разделяют в отношении «кавказцев» приблизительно те же чувства и эмоции, что и русские; показатели «кавказофобии» у русских, татар и башкир довольно близки.
Не культура, а биология создает презумпцию взаимного недоверия. Культура же может сгладить ее, или, наоборот, развить, трансформировать во вражду. Но не может уничтожить ни различие в «расе», ни различение этой дифференциации людьми, ведь речь идет в подлинном смысле слова о биологическом механизме, обеспечивающем выживание человеческих групп.
Важность биологии не исчерпывается лишь врожденным механизмом различения «тел». Генетически закрепленная предрасположенность к определенному поведению и восприятию мира теоретически объясняет, почему некоторые группы «расово» чуждых мигрантов ведут себя заметно агрессивнее других, причем это не зависит от их численности.