«Пряником» стало движение власти навстречу некоторым фундаментальным требованиям русских, на протяжении последних лет выражавшихся националистическими организациями. Предпринята попытка регулирования миграционных потоков на территории Российской Федерации: с подачи власти начались публичные дебаты о приемлемой доле мигрантов, внешне и культурно отличающихся от принимающего населения (в частности, один из высокопоставленных чиновников Федеральной миграционной службы зимой 2006 г. заявил, что такие мигранты не должны превышать 20 % общей численности населения того или иного региона); в законодательстве о миграции и в практической политике произошли заметные изменения, направленные на более «плотный» контроль трудовой миграции и предотвращение нелегальной миграции.
Вероятно, самым известным шагом стало принятое по поручению президента страны решение правительства о фактическом закрытии в течение 2007 г. рынков страны для иностранцев, что мотивировалось защитой интересов «коренного населения» (эвфемизм для обозначения русских, составляющих «коренное население» на большей части российской территории). Хотя исполнение этого решения откровенно провалилось, оно было очень важно для легитимации «русского вопроса». Впервые высшая власть публично признала, что в государственной защите нуждаются не меньшинства, а основной этнический массив страны – русский народ.
Говоря без обиняков, власть выполнила часть тех требований, которые последние несколько лет постоянно предъявлялись русскими националистическими организациями. Из чего вовсе не следует, что она развернулась в сторону русской этничности или, тем более, русского национализма. Были предприняты чрезвычайные усилия по предотвращению перерастания стихийного русского протеста в русло массовых организованных и политически направленных действий. Поскольку же, по оценке Кремля, механизмом подобной политической мобилизации способен стать русский национализм, то его постарались сбросить с публичной сцены, лишить права голоса и скомпрометировать в общественном мнении.
Однако, - повторим это еще раз, - камень преткновения составляет вовсе не русский национализм как таковой, а пробуждающаяся русская этничность. Ее влияние на политику, культуру и общество выражается в формировании так называемого «банального национализма». Это национализм, незаметным и неосознаваемым образом пропитывающий всю социальную, культурную и политическую жизнь, что типично для Запада, где «национализм настолько прочно встроен в мышление и поведение как политических элит, так и рядовых граждан, что его перестают замечать. […] Априорная уверенность в правоте собственной страны (согласно принципу: right or wrong – my country), агрессивное преследование целей, понятых как «национальный интерес», неуважение к позиции политических оппонентов – вот характерные черты “банального национализма”»[447]. Такой национализм, точнее национальная гордость и презумпция превосходства национальных интересов, есть политическая и культурная норма современного Запада[448].
Более того, понятый подобным образом национализм вообще признак психической нормальности индивида и группы. Ведь с точки зрения психологии индивид испытывает глубокую потребность в позитивной оценке группы, к которой он принадлежит. Любить свой народ и свою Родину – естественное и нормальное состояние для человека, отрицать и презирать их – психическая девиация. В этой перспективе превращение в современной России риторики «патриотизма» в политическую конвенцию как раз отражает потребность общества к возвращении к психической норме.
Другое дело, что оно к ней пока не вернулось: русская психе не освободилась от фрустрации прошлого десятилетия, не обрела новые способы и средства национального самоутверждения, новые предметы национальной гордости. Во многом это связано с переформулированием образа группы, выступающей в качестве нормы: отныне это не имперская (советская) общность с надэтнической акцентуацией, а общность по «крови» и «почве» (причем эти понятия вовсе не противостоят друг другу, их объемы, говоря языком логики, пересекаются и во многом совпадают). Но как бы ни был сложен и опасен путь, стократ опасней остановка.