Новизна парадигмы, комбинирующей хорошо известные (хотя и позабытые, «немодные») положения, состоит в ее радикальной альтернативности по отношению к превалирующим культурным аксиомам современной историографии. Они изжили себя потому, что радикально изменился культурно-исторический контекст гуманитарных наук. Из «сумерек Просвещения» мы вступили в «полярную ночь ледяной мглы и суровости» (М.Вебер). То, что еще по инерции кажется «ересью» или даже невозможным, превращается в Zeitgeist (дух эпохи), а вчерашнее самоочевидное, «само собой разумеющееся» оказывается описанием мира, который навсегда канул в Лету.
Тягостная необходимость признать неизбежность невозможного все же оставляет интеллектуальную лазейку. Не существует тотальных, всеохватывающих парадигм. Ни одна парадигма никогда не объяснит всех имеющихся фактов, а конкретный набор данных всегда можно интерпретировать в рамках нескольких парадигм. Ограничены и эвристические возможности предложенной парадигмы: она хорошо работает в Большом времени «Анналов», особенно при анализе поведения больших этнических групп, но ограниченно применима за пределами макроистории.
Новый подход не отвергает эвристической ценности старых теорий, не претендует на превосходство по отношению к ним и чужд амбиции «исчерпывающего и окончательного» объяснения. Мир слишком сложен, чтобы понять и описать его в рамках унитарной теоретической схемы. Тем не менее существует конкуренция описаний и читателю решать, какое из них лучше объясняет русскую историю.
Капитальное значение предложенной парадигмы состоит в возможности радикально нового взгляда на нее: существующие исторические факты и наблюдения могут быть переоценены, а прежние выводы, в том числе фундаментального характера, – пересмотрены и переформулированы. Парадигма становится наблюдательной позицией, с которой открывается новый исторический ландшафт. Это не старая история, дополненная новыми чертами, а принципиально новый мир: прежние объекты не просто переинтерпретируются, а преображаются по своей сути.
Открывается принципиально новая методологическая перспектива, главное препятствие на пути восприятия и ассимиляции которой составляют не научные, а культурно-идеологические факторы. Это хорошо заметно, если обратиться к теоретическому содержанию новой парадигмы, в особенности к социобиологической концепции этноса/этничности.
Несмотря на растущую изощренность и гибкость социологических интерпретаций этого явления, внутренняя критика этнологии уже давно доказала принципиальную научную несостоятельность самого социологического подхода к нему. В то же время физическая антропология, медицина и биология человека предоставляют убедительные и неопровержимые свидетельства в пользу биологической трактовки этноса/этничности. Переход от социологического к биологическому пониманию этноса/этничности не произошел (и вряд ли произойдет в ближайшее время) не по причине слабости научной аргументации, а в силу негативных культурных и идеологических коннотаций такого понимания. Историческое наследие XX века служит трудно преодолимым препятствием для столь радикального сдвига в нашем сознании.
Оригинальный авторский вклад в биологическое понимание этноса/этничности состоит в интеграции концепции Карла Густава Юнга о коллективном бессознательном и архетипах, экспериментально подтвержденной трансперсональной психологией. Тем самым примордиалистское понимание этноса/этничности приобрело новое, критически важное измерение. Можно утверждать, что этнос/этничность представляет уникальный механизм трансляции врожденных, присущих данной биологической группе социальных инстинктов восприятия и действия. Природа этноса/этничности не дуалистическая, но двухполюсная, а этнос – сущностно биологическая группа социальных существ.
Научное значение такой концептуализации выходит далеко за рамки этнологии и может претендовать на статус большой теории в контексте социогуманитарного знания. Для понимания истории вообще и отечественной в частности, которая служила объектом моего исследования, эта концептуализация открывает вдохновляющую и тревожную перспективу. История оказывается реализацией, развертыванием врожденных инстинктов творивших ее народов. За исторической феноменологией таится красная нить этнических архетипов. Разумеется, выделение сквозной исторической логики представляет абстракцию высокого уровня, наилучшим образом эта мыслительная операция осуществима в рамках Большого времени.