Его не отменяет даже то обстоятельство, что революционную динамику возглавили и пожали ее плоды большевики - внешне наименее русская партия из всех общенациональных политических партий России. Эта политическая сила оказалась наиболее русской в своем доминантном идеологическом призыве, политических и социальных практиках. Большевикам удалось оседлать качели русской истории: культивируя на стадии прихода к власти анархические настроения масс (напомню, составляющие один из полюсов русского этнического архетипа), в фазисе удержания и упрочения власти они обратились к не менее мощному государственническому началу русского народа.
В виде новой трагедии, а не фарса история повторилась на исходе XX в. На этот раз глубинным основанием конфликта русского народа и коммунистического государства послужило не социокультурное и этническое отчуждение (в ходе советской модернизации была обеспечена гомогенность отечественного общества), а драматическое ослабление русской витальной силы. Русские больше не могли держать на своих плечах державную ношу, политика коммунистической власти, носившая антирусский характер (сначала – открыто, затем – завуалированно) бесповоротно подорвала русскую мощь. Освобождение от такого государства интуитивно ощущалось русскими единственной возможностью национального спасения. Характерно, что их исход с национальной периферии начался еще за двадцать лет до формального роспуска Советского Союза. Слом многовекового колонизационного тренда русской истории, возвращение русских в Россию означали, что имперская страница нашей истории закрывается. Спасти положение дел не могла даже коммунистическая стратегия формирования новых идентичностей – политической (советской) и территориальной (союзной). Хотя она была не в пример успешнее аналогичной стратегии имперской России, но точно так же не смогла сохранить страну.
Сходство событий начала и конца XX в. выглядит еще разительнее ввиду того, что новый – номинально либеральный – революционный призыв апеллировал к тем же разрушительным русским инстинктам, что за столетие до него – большевистский. Одинаково негативным было и отношение к русской этничности обеих политических сил – большевиков и либералов. Тем не менее они обрели массовую, народную в полном смысле слова поддержку своей революционной деятельности.
Надо открыто и честно признать: дважды в XX в. русский народ собственноручно разрушил государство и страну, которую сам же создал ценой неимоверных жертв и усилий.
Такая драматическая повторяемость наталкивает на предположение о революциях, задававших, конституировавших новые циклы русской истории. Революции служили точками ее бифуркации, пунктами радикального изменения русской традиции – государственной и социокультурной. Россия пережила три таких революции. Две системные революции пришлись на XX в.: Великая русская революция в его начале и не менее масштабная по своим внутрироссийским последствиям, хотя не столь грандиозная по влиянию на внешний мир революция конца века. Но была еще одна революция – начала XVII в., больше известная нам под именем Смуты. Неудача замаскировала подлинно революционный характер этого события, которое, тем не менее, прекрасно укладывается в рамки теории революций. Итогом русских революций было формирование нового государственного, экономического и социокультурного порядка, который, несмотря на всю свою внешнуюю новизну, несмотря на кажущийся кардинальный разрыв с прошлым выстраивался вдоль тех же силовых линий русской ментальности, кристаллизовался вокруг русских этнических архетипов.
Никакие объективные исторические факторы – природно-климатические, экономические, социальные, политические и т.д. - сами по себе не способны вызвать подлинно исторической динамики. Возможность и вектор этой динамики решающим образом зависят от опосредования внешних факторов человеческой психикой и культурой. Именно исходящие из «черного ящика» человеческой ментальности стимпулы направляют активность в определенное русло и вообще там происходит решение вопроса о необходимости самой активности и ее формах. А этот «черный ящик» работает по закономерностям функционирования психики, которые, насколько можно их расшифровать, этнически дифференцированы. Проще говоря, находящиеся в одинаковых условиях и испытывающие одни и те же влияния народы будут вести себя в истории по-разному в том числе в силу капитальных врожденных различий.
Ментальность, социокультурные стереотипы играют более важную роль в истории, чем принято думать. Так, исторически сформировавшиеся константы русского отношения к внешнему миру предрасполагают (не предопределяют!) к определенному восприятию этого мира и поведению в нем. Якобы «объективные» геополитические факторы в действительности оказываются второстепенными по отношению к социокультурным стереотипам и психологическим паттернам. Причем русская готовность к их изменению наталкивается на нежелание западного общества менять собственные стереотипы России и русских. И это обстоятельство устанавливает пределы интеграции России в Европу и западный мир.