Но, возможно, в России снижение удельного веса русских не имело такого значения, как в империях-конкурентах? Ведь общая доля трех восточнославянских народов (великороссов, малороссов и белорусов) в численности Российской империи составляла успокоительные две трети населения, своеобразное квалифицированное большинство. А в тогдашней имперской классификации все восточные славяне назывались русскими. (Характерна историческая устойчивость этого взгляда: даже в 1990-е гг. подавляющее большинство русских относило русских и украинцев к одной нации[131].)
Однако то была лишь одна сторона реальности. Другая состояла в том, что власть предержащая отлично осознавала внутривосточнославянскую этническую дифференциацию. Во всех переписях и ревизиях XVIII-XIX вв. обязательно указывался племенной состав населения, где великороссы отличались от малороссов и белорусов. Более того, с течением времени эта дифференциация приобретала нарастающее значение. Иначе трудно объяснить беспрецедентную жестокость государственной политики русификации украинского населения, начиная с 1860-х гг. По оценкам историков, ни одна этническая группа Российской империи, включая поляков, не сталкивалась с таким настойчивым стремлением имперских властей полностью подавить развитие национального языка и культуры[132].
Украинскую идентичность царское правительство рассматривало с точки зрения ее сепаратистского потенциала, который выглядел тем более опасным, что им могли воспользоваться геополитические конкуренты России - владевшая Галицией Австро-Венгрия и Германия. Даже если угроза украинского сепаратизма серьезно преувеличивалась, – в начале XX в. число приверженцев украинской идеи вряд ли превышало несколько тысяч человек интеллигенции, да и то больше в Галиции, в то время как киевская или харьковская газета на украинском языке едва могла собрать 200-300 подписчиков, – сам этот факт был равносилен признанию самостоятельной украинской идентичности, имевшей массовое, низовое основание в малороссийском крестьянстве. Вопрос заключался лишь в актуализации существовавшего потенциала.
Ассимиляцией малороссов имперская власть хотела убить сразу двух зайцев: русские составили бы в империи подавляющее большинство - 62 % населения, а потенциальный очаг сепаратизма просто бы исчез. Восстановление демографического русского большинства казалось надежным залогом политической стабильности. Можно сказать, украинцам не повезло дважды: по причине историко-культурной и этнической близости к русским, что облегчало их ассимиляцию, а также потому, что они оказались второй по численности этнической группой империи. Тем не менее, они не торопились превращаться в великороссов, несмотря даже на то, что вхождение в русскую культуру открывало перед ними путь социальной эмансипации.
Так или иначе, к началу XX в. обозначилась критическая зависимость будущего империи от состояния русской этничности, что как интеллектуальная проблема было впервые сформулировано еще славянофилами. Хотя значение этой связи осознавалось большинством отечественных интеллектуалов и политическим классом, выводы из нее делались противоположные. Прогрессивная, либеральная общественность оценивала историческую перспективу в целом оптимистически: хотя политический строй подвергался острым нападкам, Россия выглядела незыблемой, а русские казались неисчерпаемым резервуаром ее могущества.
Противостоявшие им консервативные и реакционные силы были настроены несравненно более алармистски и, как показало будущее, реалистически. К интуитивному пониманию решающего значения русской этничности для судеб империи подошли два последних российских самодержца – «царь-националист» Александр III и его незадачливый сын Николай II, которые стилизовали свою политику в русском национальном духе и пытались реанимировать старые, растерявшие жизненную силу допетербургские образцы взаимодействия власти и общества. На самом деле даже этих царей невозможно назвать русскими националистами, а их политику охарактеризовать как проводившуюся в русских этнических интересах. Еще большим заблуждением было бы считать националистической знаменитую уваровскую доктрину официальной народности: русского национализма в ней было ни на гран, главное ее содержание составляла династическая лояльность.