Хотя из этого противоречия можно найти выход (скажем, объявив режим Путина гибридным), теоретическая нищета такой версии циклической модели, ее неадекватность в интерпретации прошлого, не говоря уже о провале в предвидении будущего, выглядит столь вопиющей, что она, кажется, совершенно вышла из интеллектуального оборота.
На смену ей в начале нового столетия пришла концепция «русской системы», «русской власти», которая со второй половины прошлого десятилетия пропагандировалась – поначалу вместе, а затем - поврозь – историками Юрием Пивоваровым и Андреем Фурсовым. Популярность ей обеспечили не столько теоретическая глубина и успешность объяснения исторических процессов, сколько успех – реальный или кажущийся – предсказания современной российской ситуации. Это классическое подтверждение тезиса Шлезингера-младшего: историческую гипотезу делает популярной не объяснение прошлого, а успешность предсказания.
Но насколько успешным оказалось предсказание? Прежде чем ответить на этот вопрос, следует подвергнуть критическому разбору саму гипотезу. Сразу предуведомлю, что ее содержание излагается почти исключительно по работам Фурсова[217], а не по его совместным с Пивоваровым работам[218] или трактатам самого Пивоварова. Работы Фурсова характеризуются интеллектуальной мощью и теоретической динамикой, он развивает и видоизменяет собственную гипотезу, а не воздвигает из нее себе памятник. Говоря словами Честертона, Фурсов пользуется интеллектом, а не молится на него.
Центральное понятие гипотезы – «русская власть». Это не просто власть, территориально локализованная в России или имеющая этническую окраску, а автохтонный и особый тип власти, государства, сравнимый и сопоставимый с западным и восточным типами властно-государственной организации. Фурсов настаивает на существовании трех типов власти: западного, восточного и русского. Говоря языком логики, власть у него – понятие родовое, а западная, восточная и русская власть – видовые понятия.
Differentia specifica русской власти, то есть ее видовые отличия, следующая: примат власти (службы) по отношению к собственности и военно-служилый характер господствующего класса. Здесь важно запомнить, что видовые отличия – признаки, свойственные только данному понятию и отсутствующие у других понятий, относящихся к тому же роду. Это значит, что указанные выше признаки могут быть только у русской власти, и их не должно быть у западной и восточной власти, поскольку это другие виды власти.
В философской терминологии такие признаки могут быть названы атрибутами, то есть неотъемлемыми свойствами объекта, в отличие от модусов - свойств, присущих предмету лишь в некоторых состояниях, то есть временно.
Насколько можно понять, Фурсов относит к модусам такую черту русской власти, как примат контроля над людьми над контролем над землей. В то же время он много рассуждает о над(вне)законном характере русской власти – ее примате по отношению к закону, а также традиции, ритуалу, обычаю. При этом не очень понятно, относит ли он эту черту к атрибутам или же к модусам русской власти.
В нашем случае различение атрибутов и модусов представляет первостепенную важность, ведь, с точки зрения логики, в объем определяемого понятия входят только объекты, обладающие всеми признаками данного понятия, в то время как объекты, потерявшие один или несколько признаков, не входят в данное понятие. Проще говоря, если та или иная конкретно-историческая структура власти в России не имеет тех или иных модусов русской власти, это не отрицает ее принадлежности к русской власти как виду, но если она лишена атрибутов русской власти, то ее нельзя относить к русской власти.
Не менее важно, что набор признаков, через которые определяется явление, должен носить жесткий, обязательный, а не факультативный, «плавающий» характер. Они не могут появляться, а затем исчезать, комбинация обязательных признаков не может ситуативно варьироваться, ибо в таком случае определяемого предмета попросту не существует, или ему надо давать иное определение, или же мы определяем другой предмет.