Примечательно также, что, несмотря на многозначность русского языка, теоретически позволяющего назвать смутой любой социополитический конфликт, в теоретическом языке этот термин используется, пусть даже метафорически, для обозначения крайне ограниченного перечня явлений/процессов: собственно Смуты, а также двух революций – начала и конца XX в. В то же время термин «смута» практически не встречается при характеристике, скажем, крестьянских войн Емельяна Пугачева и Степана Разина или дворцовых переворотов второй четверти XVIII в. И этот терминологический пуризм (кстати, вполне бессознательный) тоже наводит на определенные размышления.
Что вообще можно возразить против определения Смуты начала XVII в. как революции? Первый и самый общий контраргумент, что понятие «революция» применимо лишь к Модерну, что революция - специфический тип социальных трансформаций, присущий лишь определенной исторической эпохе.
Это утверждение основывается на представлении, что политика в современном смысле слова появилась только в эпоху Модерна. А поскольку под революциями понимаются социальные события, происходящие в политическом пространстве, то революции не могли происходить раньше XVII в. Такое понимание теоретически уязвимо, ибо основано на отождествлении конкретно-исторических и географически локализованных (Запад эпохи Модерна) форм политики с политикой вообще. Между тем такие классические, универсальные определения политики, как отношения людей по поводу власти, или выделение в качестве принципиального начала политики специфически политическую оппозицию «друг-враг» (К.Шмитт) не содержат привязок такого рода. Они, как и положено определениям, абстрактны, универсальны, вскрывают сущность определяемого объекта, а не фокусируются на его конкретно-исторических, географических и хронологических стадиях и формах. Достаточно привести функциональное определение политики, согласно которому это есть процесс разрешения любых вопросов, которые в данном историческом контексте допускают только властные методы разрешения.
Великий Аристотель, введший в оборот сам термин «политика», вообще полагал политику природным, имманентным свойством человека (знаменитое определение человека как «политического животного»). Эту мысль можно усилить: как будет показано дальше, глубинный, интрапсихический исток революции составляет палингенетический[236] архетип (архетип в аутентичном юнговском понимании этого слова), то есть революционная форма изменений имманентна социальной жизни как таковой.
В общем, привязка революционных изменений исключительно к Модерну не имеет убедительных теоретических оснований. В предшествующие эпохи в самых разных историко-культурных контекстах неоднократно происходили события/процессы, укладывающиеся в определение революций отнюдь не в метафорическом, а а прямом смысле. Другое дело, что своеобразная научная конвенция ограничила предметное поле исследования революций Модерном, ибо в противном случае ученым пришлось бы слишком растекаться мыслью по древу.
Русская Смута типологически прекрасно вписывается в знаменовавшую приход Модерна общеевропейскую волну мятежей, восстаний и революций против наступавшего абсолютизма. Напомню, что в современной историографии решающей причиной русской Смуты считается сопротивление традиционных элит и широких масс общества самодержавно-крепостническому пути, намеченному Иваном Грозным и Борисом Годуновым.
Очень интересный и поучительный результат дает наложение концептуальной сетки, выработанной четвертым поколением теории революций, на историческую ситуацию России начала XVII в. Один из наиболее известных специалистов в этой области Джек Голдстоун выделяет пять ключевых условий возникновения революции, одновременное соединение которых в той или иной комбинации приводит к революциям:
«1) кризис государственной власти, при котором государство воспринимается элитами и массами как неэффективное и несправедливое;
2) кризис во взаимоотношениях между элитами, приводящий сначала к их отчуждению, потом разделению и, наконец, к резкой поляризации на отдельные фракции, каждая из которых имеют (так в тексте. – В.С.) противоположное представление о путях дальнейших преобразований;