— Я не мог… Я… — Он пожал плечами и попытался повернуться
на бок. — Я не представлял себе другого места, куда мог бы пойти.
Я смотрел на его спину, на растянувшуюся на плечах ткань
сюртука, красную от крови. Одеяла под ним тоже были запачканы ей.
— Поднимайся. — Я отступил и потянул его за пропитавшуюся
кровью одежду, пока он не послушался. — Сядь, черт подери. Если с
тебя сейчас всё не снять, оно высохнет, ты приклеишься к моим
простыням, и я уже никогда от тебя не избавлюсь.
Покачнувшись, он сел и облокотился на колени. Я снял с него
сюртук, через голову стянул рубашку, и поднял его с постели, чтобы
стащить промокшие покрывала с кровати.
— Сядь, — рявкнул я через плечо, откидывая узел с бельем в
угол. Он перебрался на край матраса, сжимая столбик кровати
побелевшими пальцами. — Сейчас я буду тебя отмывать, но если ты
только пикнешь, клянусь, я закончу то, что начала эта шлюха.
Он не стал спорить, только безмолвно смотрел на меня и дрожал.
Я поставил таз рядом с ним и принялся оттирать его кожу, даже не
пытаясь быть осторожным. Я смотрел, как ручейки воды, розовея от
крови, стекают по груди, и не мог поднять взгляд на рану – свежую,
алеющую, разодранную.
Пока я мыл его, он дышал коротко и неглубоко, и я чувствовал, как
вздрагивает его грудь.
— Так почему ты пришел? — наконец спросил я.
Он горько усмехнулся:
— Лучше спроси, почему я не приходил.
Я замер и взглянул на него.
— Так вот что тебя сюда привело? Чувство вины? Ты думаешь,
что я…
— Я должен извиниться, — хрипя, ответил он. Его грудь
вздымалась, словно у человека на смертном одре, пытающего
искупить свою вину, пока ещё не поздно. Я отбросил тряпку и скрестил
руки на груди.
— Уверен, тебе перед многими стоит извиниться. — Я поднялся,
вылил кровавую воду в окно и снова наполнил таз остатками воды из
кувшина. — Но я не могу понять, за что ты хочешь извиниться передо
мной.
— Не понимаешь? — он повернулся, чтобы следить за тем, как я
хожу по комнате. Я взглянул на него и уловил на его лице проблеск
прежнего выражения – кривой теплой улыбки.
— Ты ничего такого мне не сделал. — Я медленно вернулся к
кровати. — Ничего, что я не продал бы тебе по своей воле. Ты не
обещал мне ничего, чтобы не сдержать слова.
— Так вот из чего состоит вся твоя жизнь? — Он скривил губы,
подразумевая улыбку, но ничего веселого в ней не было. — Обмен и
торговля, то на это, и пока счета сходятся, ничто не имеет значения?
— Он хрипло рассмеялся. — Отвратительный образ жизни.
— А это? — спросил я, перехватывая тряпку, и принялся снова
оттирать его кожу. — Давать пищу для слухов, проводя время с
проститутками, будто у тебя больше нет знакомых, платить за их
компанию и отсылать, забавляясь тем, что доводишь девушек до
отчаяния, лучше? Значит, так надо жить?
— Нет. — Он закрыл глаза и вжался в матрас. — Не так. — Он
поднял руку, указывая на рану над грудью. Меня передернуло от одной
мысли о ней, а он даже не подавал виду, что ощущает её. — Так
можно только умирать.
Я долго смотрел на него, забыв про тряпку в руках – вода с неё
капала на пол.
— Если ты уже смирился, с тем же успехом я могу открыть ставни
и покончить с этим.
Он даже не попытался возразить – просто закрыл глаза и тихо
вздохнул.
Я раздраженно отбросил тряпку и отодвинул таз подальше, чтобы
не расплескать воду.
— Ты не сдохнешь, упрямый идиот. Только не в моей постели. —
Я закатал рукав до локтя и вытянул руку перед ним. В замешательстве
сведя брови, он взглянул на меня. С таким же успехом я мог говорить
на неведомом языке.
— Пей, черт тебя подери. — Я вцепился в его волосы и подоткнул
запястье ко рту. — Делай то, что должен, и живи.
С мучительной неохотой он поднял руку и переплел свои пальцы с
моими. Это движение было уже настолько знакомо, что грудь
пронзила острая боль. Но он не укусил, просто держал меня, дыша на
кожу. Он опустил ресницы, потом поднял, посмотрел на меня и
прошептал, прижимаясь к запястью:
— Арьен, поговори со мной.
Я застонал и запрокинул голову.
— Не проси меня об этом. Мне нечего сказать тебе.
— Поговори со мной.
Я уставился на него.
— Мне рассказать тебе, какой ты дурак, Майкель фон Трит?
Рассказать, какие байки о тебе ходят, как о тебе шепчутся и… — Он