Будет сложно. Возможно, сложнее, чем было раньше в любой из ситуаций, когда я думала, что всё уже кончено и хуже уже точно не станет.
Каким бы тёмным не казалось дно, всегда есть что-то ниже.
Я вздыхаю. От Бена это не утаивается. Он сводит брови к переносице, но вопроса не задаёт и даже взгляд надолго не останавливает.
Как ему удаётся понимать, когда стоит вмешаться, а когда — промолчать? Да и вообще, с каких пор Бен знает, что такое тактичность?
— После разминки в тех же парах приступайте к спаррингу по любой из знакомых вам техник, — объявляет Антон.
Защитники заметно расслабляются. Если сначала Антон пугал их по причине неизвестности, то теперь, когда он сам раскрыл все свои планы, они могут спокойно погрузиться в родную атмосферу.
Я тоже хочу снова чувствовать это — уют в знакомых местах, комфорт рядом со знакомыми людьми. И не на краткосрочную перспективу в виде мимолётных фантомов прошлой жизни, а надолго. Желательно — на всю оставшуюся.
А иначе, чувствую, недолго мне осталось.
Ноги сами ведут меня к лифту. Теперь пройти к этажу с камерами труда не составляет: сенсорный датчик на двери распознаёт клятву на моём предплечье и загорается неоновым синим по контуру моих пальцев. Металл слегка поскрипывает, когда дверь открывается, впуская меня через свои створки в крохотное помещение.
Десять счётов вниз, и я всё так же не знаю, сколько это в метрах.
За дверьми лифта ничего не изменилось с момента, как я пришла сюда с Ваней, чтобы вытащить Лису; узкий, длинный коридор, состоящий из камер, расходится в две стороны лишь в самом своём конце, синий свет лампочек бьёт в глаза.
Я делаю шаг из лифта, двери которого сразу перекрывают мне отступной путь. Набираю в грудь побольше воздуха и иду вперёд. Приходится рассматривать временного жителя каждой камеры, чтобы найти своего: с отросшими волосами, скрывающими лицо не хуже натянутого на лоб капюшона, с ярко-голубыми холодными глазами, с покрытыми шерстью руками, с когтями, с невинным лицом подростка.
Он мне сегодня снился. Он был одной из химер Христофа, которыми тот управлял, словно марионетками, в прямом смысле дёргая за ниточки. Я, в свою очередь, в этом сне была лишь сторонним наблюдателем. У меня не было возможности вмешаться, а потому приходилось лишь провожать взглядом каждую следующую игрушку Риса, которую он калечил, а после выбрасывал в темноту.
Останавливаюсь напротив нужной камеры. Мой заключённый сидит на каменном полу, прислонившись спиной к стене, и вертит что-то в руках. Как не пытаюсь разглядеть, что именно, никак не удаётся.
— Тай, — зову я.
— Слушание сегодня в шесть вечера, — отвечает он, не поднимая головы. — До этого я имею права не отвечать на вопросы стражей.
— Знаю, — вру я. — Но я здесь не за тем, чтобы пытаться тебя скомпрометировать.
Тай не реагирует.
— Что с тобой произошло? — продолжаю я. — Почему ты стал преступником?
— Какое тебе дело? — отвечает он вопросом на вопрос.
— Потому что я знала тебя как… обычного парня. Ты одевался словно старый рокер и вёл себя неидеально, но точно не был тем, кого сажали за решётку за что-то большее, чем неуместное поведение.
Медленно, — как мне кажется, даже чересчур показушно, — Тай поворачивает на меня голову. Голубые глаза оборотня гаснут, им на смену приходят обычные человеческие зрачки.
— Как ты могла меня знать, если я вижу тебя впервые в жизни?
— Это долгая история…
— До тех пор, пока я — её часть, мне всё равно интересно.
— Поверь мне, ты не поверишь мне, — говорю я, усмехаясь.
И, что странно, моя глупая шутка производит эффект и на Тая. Он улыбается. Правда, всего на мгновение, но и этого мне достаточно, чтобы понять — парень будет слушать меня, даже если продолжит старательно делать вид, словно я здесь — единственная, кто находится в невыгодном положении.
— Кем является твой отец? — спрашиваю я. Делаю шаг ближе к решётке, останавливаясь практически вплотную к ней. — Мой па… — слово встаёт поперёк горла. Приходится приложить немало усилий, чтобы всё-таки заставить себя его произнести. — Мой папа, кажется, знал твоего…. И, возможно, даже был его другом.
— Мой отец мёртв.
Слова Тая ставят меня в тупик.
— Прости, я… не знала…
— Он умер год назад. Не думаю, что тебя не было настолько долго, чтобы не знать об этом.
Я ничего не помню и ничего не знаю. Это не тупик — это провал. Что мне сказать? Как вести себя теперь?
Опускаюсь на пол, облокачиваюсь боком на прутья решётки, колени обхватываю руками. Тай внимательно следит за каждым моим движением.