— Ты уверен, что она моя? Таких пружинок у всех в конце девяностых было полным-полно.
— Она твоя, Слав. Я спросил у матери, и она наорала на меня за то, что я за столько лет так и не вернул её, цитирую, «той светленькой девочке со шрамом на руке».
Я встаю, включаю свет в комнате. Правой рукой придерживаю телефон, левую поднимаю, чтобы разглядеть шрам, который был для меня сюрпризом, как только мы оказались в этом настоящем.
Ответ нашёлся у Власа. Он напомнил о глубоком продольном порезе, который я получила, когда въехала на велосипеде в стеклянную витрину.
Мне было тринадцать.
— Хочешь сказать, мы с тобой были знакомы и до становления стражами? — спрашиваю я.
— Мы в одну школу ходили, только я на класс старше.
— А в предыдущем…? — начинаю я, но не успеваю закончить вопрос — Бен уже понимает, что я хочу спросить и отвечает:
— Я учился в гимназии с физико-математическим уклоном.
— Фу, — я морщу нос. — Я такие места всегда за километр обходила. Ненавижу физику.
— Я тоже, но меня никто не спрашивал в своё время.
Я зачем-то киваю. Отрываю взгляд от ровной линии шрама, перевожу его на отражение в зеркале.
— Из скольких мелких изменений состоим теперь мы, такие непохожие на нас прошлых?
На другом конце провода раздаётся вздох. Тяжёлый. Продолжительный. Надрывный.
— Давай без философских размышлений посреди ночи, хорошо? — просит он. — Хотя бы сегодня.
Я соглашаюсь, мы прерываем звонок. Его просьба проигрывается в моей голове ещё несколько мгновений: ровно столько, сколько требуется для того, чтобы осознать — в этот раз он обращался не только ко мне, но и к себе самому.
Ведь не только я этой ночью не могу сомкнуть глаз.
Глава 3
Нина не похожа на ту, кто балансирует между жизнью и смертью. Она сильная даже сейчас, когда обездвижена лекарствами и ядом, никак не желающим покидать её тело. Я восхищаюсь ею. И очень хочу помочь. Как и Бен, который сидит по другую сторону от нашей общей сестры по несчастью и некрепко сжимает её ладонь.
Раньше я смотрела на него сквозь пальцы, не замечая ни теней под глазами, ни ссутулившейся спины, ни местами слишком сильно измятой одежды. Но теперь, после всего сказанного накануне и того, что осталось за тяжёлыми паузами, я вижу.
Страдает Бен не меньше; просто старается держаться, тогда как я опустила руки, даже не приступив к бою.
— Мы должны что-то сделать, — говорю я.
Но даже после десятка раз, когда я произношу одну и ту же чёртову фразу как заведённая, слова магическим образом не превращаются в панацею.
Бен понимает это лучше меня, именно поэтому он тихо фыркает.
— Единственное, что ей поможет — антидот. А его до сих пор не нашли, потому что …
— Вирусные клетки гибнут при контакте с внешней средой, — я по памяти цитирую строчку из карточки, которую, наверное, уже знаю лучше любого миротворца.
Ёрзаю на стуле, приближаясь ближе к Нине. Вторю Бену, осторожно зажимая её ладонь между своими двумя. Кожа тёплая, сухая, жёлтая. Между пальцев проглядывают неглубокие трещинки. Вирус медленно, но верно лишает её жизненных сил, и кто знает, когда наступит момент, когда этих самых сил у Нины уже не останется.
Я знаю о происшествии из Беновых уст. Это был третий день после нашего возвращения, и тогда я впервые увидела, что значит растерянный и неспособный подобрать слов Бен: сначала он выхаживал по моей комнате, наворачивая такие петли, что меня, лежащую на кровати, даже начало тошнить, а потом принялся сыпать странными поговорками и метафорами, вроде «любопытство сгубило кошку» и «подкинули троянского коня».
Пока он не успокоился, мне не удалось выудить из него и капли информации. Зато потом посыпалось:
— Она всех спасла, — произнёс Бен, опираясь на край письменного стола. — Было задание, с которого стражи привезли из земель Волшебного народца всякие угощения. Всё это было оттащено на кухню, по решению Дмитрия готовился праздничный ужин. Нина, чёрт бы её побрал, накануне провинилась и была сослана туда же на дежурство. — Тут Бен рассмеялся. Я навсегда запомню этот полный колкого холода гогот, который отныне боюсь когда-либо снова услышать. — Она открыла вино и сделала добротный глоток, а затем.… Ну, ты знаешь — худшее похмелье в истории. Она лишь чудом в живых осталась.
«Или потому, что истории так захотелось», — думала я про себя.
Только благодаря Нине жертв не стало в десятки раз больше, и именно поэтому она до сих пор здесь, а каждый в штабе до сих пор считает её спасение одной из своих основных задач. Конечно, Бен говорит мне, что не в долге дело, а в том, что стражи — семья.