Я ждала этого вопроса, но всё равно он гремит у меня в голове выстрелом в упор, без предупреждения и контрольного отсчёта до трёх.
— Мы с Даней были братом и сестрой, — начинаю я осторожно, на выдохе. Каждое слово — шаг вперёд по тонкому льду. — Даня отказался, когда за ним пришли стражи, я согласилась. А ты, — смотрю в упор на Ваню. — Ты, как и здесь, был членом оперативной команды «Дельта», только… когда я пришла, у тебя не было сослуживцев. Они погибли на задании вместе с куратором команды.
— Как их звали? — сразу спрашивает Ваня заинтересованно.
— Тори и Паша. Они, как я помню, были парой.
— Единственные стражи с такими именами, которых мы знаем, сейчас в отставке по семейным обстоятельствам, — задумчиво произносит Даня. — Свадьба, ребёнок, декрет.
— К слову, мы и заняли их место в оперативной команде, — говорит Ваня. — То есть, вы с Даней. До меня хранителем в «Дельте» была Виола, но она провалила крайнюю экзаменационную сессию.
— Что ж, значит, в этом времени они тоже выжили, — я не хочу, чтобы близнецы могли различить расстройство в моём голосе, но мысли о возмездии со стороны естественного хода вещей, нарушенного уже не один раз, никак не оставляют меня. — А Феликс? Вы знаете кого-нибудь с таким именем?
— Не-а. — Ваня глядит на Даню. Тот в ответ пожимает плечами. — Не знаем… — Сам себя обрывает. Вздрагивает всем телом. — Погоди. — Теперь холодная золотая медь смотрит точно на меня. — Ты говоришь, вы с Даней были братом и сестрой… это как? И где был я?
— Мои родители постарались. После их развода встал вопрос о вашей опеке, и так вышло, что Дмитрий усыновил тебя, а мама — Даню. Вы даже не знали о существовании друг друга, пока я не вмешалась.
— Вопрос об опеке, — вторит Ваня, пробуя это ядовитое, горькое слово на вкус. — А наши родители, значит…?
Я не смогу произнести это вслух. Не хочу врать, но и признаться в чём-то подобном, пусть это случилось не по моей вине, кажется невыносимо тяжёлой ношей, к которой я никогда не буду готова. Хорошо, что Ваня умный и ему не нужны мои подсказки. Да и Даня тоже, правда, в отличие от брата, он зачем-то храбрится, фыркает, ведёт плечом, мол, ерунда какая-то! Я не могу спокойно смотреть на эту попытку защититься, больше напоминающую предистеричное состояние. Поднимаюсь с кровати, подхожу к Дане быстро, пока он не сообразил, что именно я хочу сделать, а я не передумала — и обнимаю его.
Крепко, как обнимала раньше, в мире, где мы часто были единственной опорой друг для друга.
— Прости меня.
Данины руки немного погодя обнимают меня в ответ.
— Ты, получается, спасла наших родителей, — произносит голос, но я не чувствую вибрацию чужой грудной клетки; потому что это Ванины слова.
Тяжёлый вздох и лёгкое дуновение ветра; это Ванина попытка сказать «спасибо».
Прикосновение чего-то тёплого к моему плечу; это Ванина ладонь.
Так мы и стоим втроём, обнявшись, многим больше, чем нужно для того, чтобы просто приободрить друг друга: я, мой теперь уже не брат и юноша, который всё понял.
Антон произносит моё имя слишком чётко, чтобы сделать вид, словно я его не расслышала. Я напрягаюсь каждой клеточкой тела. Защитники начинают перешёптываться ещё громче, чем когда начали делать это после команды «Вольно».
Антон находит меня взглядом в строю и коротко кивает, прежде чем добавить:
— Твой результат — сорок четыре.
Большая цифра, если не знать, что Антон оценивал каждое упражнение по десятибалльной шкале, а затем складывал все баллы для получения итога. У Бена — восемьдесят семь, и он остаётся в оперативной команде. Как и Лейла и некто по имени Кали, проскочивший на грани, но набравший свои восемьдесят.
Максимум — девяносто баллов. У меня сорок четыре. Это даже не половина.
По спине пробегает дрожь, а внутри — словно органы через мясорубку. Мне невероятно стыдно. Я чувствую себя глупой маленькой девочкой, по ошибке попавшей в класс для одарённых детей.
Где эта чёртова магия, когда она так нужна?
Я сжимаю левое предплечье пальцами правой руки.
Жаль, что клятва не может сделать меня невидимой.
— Тебе придётся оставить звание оперативника, — констатирует Антон. — Вакантное место в команде «Дельта» займёт…
Я перестаю слушать. Голос Антона в моей голове заглушает звук отрывающейся липучки шеврона. Никаких символов, слов или аббревиатур — лишь скромная белая буква «О» на чёрном фоне, не дающая преимуществ, но определённо точно заставляющая своего носителя чувствовать себя особенным.