Но небольшая резня никогда не пугала меня. Ничто в Лире Эббот никогда не заставляло меня бояться ее.
Она не двигается, когда я вхожу, приседает так, чтобы видеть мои глаза. В ее пустом взгляде нет ни выражения, ни узнавания. Просто полное бесчувствие, потерянное в собственном разуме. Запертая в забытом месте внутри себя.
Шкаф.
Место, где она отгораживается от мира.
Но она обещала мне, клялась, что я никогда не буду заперт. Она всегда будет держать меня внутри, независимо от того, как сильно ей нужно было исчезнуть. Я провожу языком по передней поверхности зубов и осторожно протягиваю руку.
— Лира, детка, — мурлычу я, голос мягкий, как мед. — Посмотри на меня.
Мои пальцы касаются ее щеки, и это похоже на включение выключателя. Она моргает, ее затуманенные глаза двигаются, пока не находят мои собственные. Я позволяю ей смотреть, позволяю ей увидеть, что я здесь и это реально.
— Вот она, — хвалю я, улыбаясь краешком губ. — Добро пожаловать обратно в мир живых, дорогая, — моя рука ложится на ее шею, позволяя ей упасть в нее. — Давай приведем тебя в порядок.
Она лежит мертвым грузом в моей хватке, когда моя вторая рука прогибается под ней, поднимая ее тело, пока я не прижимаю ее к своей груди. Я позволяю себе быть тем, на что она может опереться, тем чувством, которому она может доверять. Ее жесткое, неподвижное тело погружается в меня. Если бы не ее глаза, я бы подумал, что она мертва.
Я ограждаю ее от сцены на кухне, проходя через остальную часть дома, считая легкие взлеты и падения ее груди. Мы тихо поднимаемся по ступенькам, сворачиваем в коридор и заходим в ее ванную.
Я давно обещал себе, что закончил убирать чужой беспорядок.
И все же я часами стою в ее ванной и купаю ее. Я оттираю ее тело такими нежными движениями, что едва узнаю собственные руки. «Т», которую я вырезал на ее коже, красная, на ранних стадиях заживления, и она носит ее как сон. Я мою ее волосы, пока вода не станет прозрачной. Я вытираю ее насухо и одеваю, и все это в полной тишине, пока не понимаю…
Я закончил убирать за всеми, кроме Лиры.
Она — исключение во всех отношениях. Все, кем я себя считал, не относится к тому, кем я являюсь с ней.
Лира едва может усидеть в кровати, пока я расчесываю ей волосы, а когда я заканчиваю, она рушится на простыни, зарываясь лицом в подушку, когда усталость окончательно овладевает ее разумом.
Ее беспокойство о том, что я забуду, кто я есть с ней, не имеет смысла. Не тогда, когда я знаю, что всегда буду возвращаться к ней. Я всегда должен был стать тем, кем я являюсь с ней.
Мы — две половинки одной дыры. Два искалеченных человека, которые пытаются найти утешение во всей этой тьме, которая нам досталась. Долгие годы я мечтал никогда не встретить ее. Чтобы ночь, когда мы встретились, была стерта и забыта.
Но теперь все, что имеет значение, это девушка в шкафу и женщина, которая вышла из него живой. Я хотел бы сделать больше, чтобы спасти ее мать хотя бы для того, чтобы поблагодарить ее.
За то, что она создала единственного человека на Земле, без которого я не могу жить.
Я хотел бы остановить своего отца хотя бы для того, чтобы сказать Фиби Эббот, что ее дочь больше никогда не будет одинока. Что независимо от того, какой конец мы встретим, у нее всегда буду я.
В жизни и в смерти.
— Н-не надо…, — бормочет она в дремоте.
Я смотрю вниз на нее, отдавая все, что я есть, этой крошечной, убийственной женщине в этой постели.
Болезненно, всецело ее.
И хотя я не знаю, что она хочет сказать, я все равно отвечаю: — Не буду.
***
Костер шипит в ночи, горит высоко и трещит, обугливая то, что осталось от Коннера Годфри.
Оставить Лиру отдыхать было к лучшему, и, хотя я нахожусь снаружи, мне неприятна мысль о том, что она проснется, а меня не будет рядом. Тем не менее, нужно было сделать смехотворное количество уборки.
Никто больше не сможет обвинить ее в нежности.
Мы вытащили тело на улицу и вместе попытались навести порядок в доме. Плохая новость — я должен сказать Лире, что ее минутная ярость привела к тому, что мы переделаем всю ее кухню.
Хорошая новость — у меня такое чувство, что скоро мы покинем ее домик в лесу и переедем в поместье.
— Гало существует со времен прадеда Стивена, — кричит Алистер слева от меня, стоя рядом с открытым огнем и перелистывая страницы оставленного Годфри дневника. — Синклеры начали это, чтобы, цитирую, — отомстить дочерям и сестрам семей-основателей. Они построили свое состояние на этом дерьме.
Я на ногах уже почти двадцать семь часов, и ни разу не почувствовал усталости. До сих пор, пока мой адреналин не упал, а вес сегодняшнего дня не стал реальностью.