Я пригляделась.
"На море-окияне, на острове Буяне, стоит стол, Божий престол, на столе лежит тело белое, закаменелое, за столом сидят судья и прокурор. Господи, Мать Пресвятая Богородица, окамени им губы, и зубы, и язык - как мертвый лежит, не говорит, так и они б не приписывали, не придирались, не взъедались! Как лист опадает, так бы ихние дела от меня отпадали. Аминь. Аминь. Аминь".
Край листа был явно смазан клеем и засыпан поверх серым маком.
Словно бублик.
Я неслышно выругалась, в клочья разорвала подосланный наговор и, выйдя на улицу, пустила обрывки по ветру на все четыре стороны.
* * *
Обложат поутру - будут обкладывать весь день. Почти примета. Причем из тех, что сбываются. Так и вышло.
Не успела я освоиться за своим рабочим столом и прикинуть: сразу к дубу идти или Петрова-буяна обождать? - как дверь с жалобным треском (видать, ногой поддали!) отворилась.
- Твою дивизию, Гизело! Хрена ты себе позволяешь? Думаешь, незаменимая, да? Так мы таких незаменимых на четыре кости...
- Добрый день, господин Ревенко. Вы правы, погодка сегодня - хоть куда! Солнышко...
Погода и впрямь неплоха - впервые за целую неделю. Мороз и солнце, день чудесный... Жаль, не начальнику следственного сие оценить!
- Мы, Гизело, с тобой долго панькались! А теперь все - баста! Саботажа терпеть не будем!
Непохмелен. Небрит. Невежлив. Невоспитан. Не в себе. Не...
На мой стол мягко планирует толстый шуршащий журнал на ненашем языке. Большой красный кулак припечатывает его прямо к серому сукну.
- Допрыгалась?
Рявкнуть? Раз рявкну, два гавкну, этак совсем в собаку превращусь.
- Виктор Викторович, а можно еще раз? Или переводчика позовем?
Багровая физиономия застывает в немом удивлении. Наконец сообразив, кто таков загадочный Виктор Викторович (наверное, в жизни его по имени-отчеству не называли!), Ревенко бухается на стул, машет широкой ладонью.
- Переводчика тебе? Шуточки-бауточки? Да шефа чуть кондратий не хватил! Журналюги, мать их, с утра мэрию осаждают...
Толстый палец тычет в журнал. Ладно! Беру, читаю. С трудом читаю по-немецки все-таки. Впрочем, фотографию отца Александра узнаю сразу. Так-так, "Шпигель", свеженький. Когда доставить успели? А вот и заголовок. Второе слово - "Gewissen" - "совесть", первое - "Gefangene" - "пленник", нет, скорее "узник". Между ними "der"... Стало быть, "Узник совести". Что и следовало ожидать. Я ведь предупреждала!
В номере было все: и письмо самого отца Александра, и послание Валентина, архиепископа Берлинского (он же член синода Зарубежной Православной), и, конечно, статья. Фотография отца Николая тоже имелась, но маленькая - в самом конце, рядом с видом нашей тюрьмы, что на макушке Холодной Горы. Тут есть чем гордиться. "Белый Лебедь" (а хорошо прозвали!) уцелел даже во время Большой Игрушечной. Только покрасить пришлось.
- С тюрьмой - прокол, - сообщила я, откладывая журнал. - Граждане Егоров и Рюмин содержатся в нашем изоляторе, так что можем требовать опровержения. В остальном, боюсь...
- Ты Ваньку-то не валяй, Гизело! - теперь в его голосе не рык, а хрип. Здесь, мать его, прямо сказано, что письмо попа этого ты переслала!
Что, не так?
А ведь обидно! Могла бы и переслать. Но меня не просили...
- Вот! Гляди! Черным по-русскому - "следователь прокуратуры Гизело", "это письмо", "передала". И как передала, тоже сказано - "через прессу и адвокатов".
- Ну, положим, не совсем по-русскому, - уточнила я и вновь взяла журнал. Ага, здесь. "Chungsrichter...." Ишь ты!.. "Следователь прокуратуры Гизело..."
Дело идет со скрипом, и я подумываю, не включить ли компьютер - там у меня неплохая программа-переводчик. Впрочем, главное понятно и без подсказки. Кто-то из пушкинских персонажей хорошо выразился о знании грамоты перед намыленной петлей.
- Сами переводили?
Смутился. Впервые за весь разговор.
-Да оно мне... Я, Гизело, в школе английский учил. Лидка перевела. Ну, ты знаешь...
Знаю. Вся прокуратора знает. Лидия Ивановна Жукова, кличка Жучка. Я бы с такой кличкой и часу не прожила - застрелилась. А наша Жучка ко всему еще и полиглотка. Поли-глотка. Гм-м... Ладно, по поводу сего не мне судить, а вот что касаемо статьи...
- Здесь сказано следующее: "Письмо отца Александра получено не по официальным каналам, поскольку следователь прокуратуры Гизело препятствует общению арестованного не только с прессой, но и с его адвокатами". Препятствовать! Hindern!
И снова обидно. Ведь не препятствовала же!
- Гражданин Егоров сам от адвоката отказался! Ревенко тычет пальцем в абзац, сопит над самым ухом.
-А не врешь?
Я, гляжу на часы. Десять. Бравый сержант Петров ждет в приемной.
- Вот что, Ревенко! Сейчас вы пойдете и возьмете словарь. Потом вернетесь - и извинитесь.
Все!
Послушался. Сам, конечно, переводить не будет, опять Жучку посадит. Ничего, ей полезно - поли-глотке!
Все это было бы смешно... Но это совсем не смешно. Опальные батюшки по-прежнему в камере, статья едва ли поможет, скорее еще больше раздраконит наших Торквемад, а мне сейчас предстоит душевный разговор о стандартной процедуре. Вновь, в который раз, гляжу на табло говномера. Зашкаливает!
2
Что такое "стандартная процедура" довелось узнать лет эдак с тринадцати. Точнее, о многих стандартных процедурах, поскольку в каждом деле есть своя. Арест - кидают лицом на пол, наступают сапожищами на ладони. Обыск - ставят лицом к стене, лезут пальцами в задний проход. А потом... А потом, согласно очередной "стандартной процедуре", я обеспечивала "освещение" объекта "Паникер". Вначале приходилось писать все разговоры, потом поверили - разрешили выбирать самой. С тех пор в постели я могла расслабиться - если, конечно, в спальне не стоял "жучок". Контроль "внедренного сотрудника" - тоже стандартная процедура.
Теперь буду "освещать" Игоря. Игоря Дмитриевича Волкова. Так мне и надо...
Бог весть, может, и вправду существует телепатия. Во всяком случае, этим утром старший сержант Петров посматривал на меня с особенным неродобрением. Пугануть? Ни к чему, что могла, давно сказала.
Лучше по-другому.
- Как поживает гражданин Залесский?
Тяжелый вздох. Видать, поживает не очень.