Пулигедду тем временем одним жадным глотком опустошил свой стакан наполовину, а затем медленно вытер губы.
– У субъектов, подверженных нервным расстройствам, – продолжил он, – в редких случаях не отмечается изменений зрительного поля. Эти изменения могут выражаться в сужении самого поля, как за счет белого цвета, так и других основных цветов спектра. У Моледда как раз было такое сильное сужение зрительного поля обоих глаз, причем в более явной форме правого глаза, чем левого, это касалось и белого, и остальных цветов спектра. С точки зрения строения и функционирования ее зрение не было естественно физиологичным: ее поля зрения для разных цветов не были концентричны друг другу, как должно быть по физиологической норме, напротив, в этих полях восприятия цвета была отмечена тенденция наложения одного на другое, более того, некоторые из полей цвета были концентричны другим полям, более широкого диаметра.
Теперь профессор Пулигедду откровенно развлекался.
– Профессор, в принципе я все понял, – подвел я итог, – но прежде всего я хотел бы узнать от вас, можно ли говорить об истерии применительно к мужчине?
Профессор Пулигедду неторопливо сделал еще один глоток своего любимого миндального молока. Прежде чем заговорить, он утвердительно кивнул головой:
– Несомненно, рассуждение о проявлениях истерии у мужчин может показаться довольно странным, конечно же, сама этимология слова заключает в себе некое противоречие в том случае, если это заболевание диагностируют у мужчины… Однако я могу ответить определенно: да. Несомненно одно: каким бы термином мы ни называли данную патологию, налицо остается факт, что мужчины тоже могут страдать истерией и могут считаться истериками, как и было впервые доказано доктором Шарко… Более того, после него в медицинской литературе появились многочисленные описания случаев проявления истерии у мужчин…
В знак признательности я залпом проглотил свой стакан миндального молока.
– Вы оказали мне огромную услугу, профессор. В самом деле, ваша консультация оказалась весьма для меня полезной, – с воодушевлением сказал я, быстро поднимаясь со стула. Не оборачиваясь, я стал искать свой зонт, чтобы как можно быстрее направиться к выходу.
Профессор Пулигедду водрузил на нос очки.
– Я бы хотел воспользоваться случаем, который позволил нам встретиться, и представить вашему вниманию одну вещицу, право же совсем нестоящую. Если, конечно же, вам это не покажется в тягость… Так, безделица, наблюдения жизни, изложенные в стихах на манер Кавалотти. Я бы хотел узнать ваше мнение о них, – проговорил он сдавленным робким голосом, подавая мне тоненькую книжку под названием «Клиноцефалии», которую неожиданно извлек из кармана пальто.
Этого-то я как раз и опасался. Когда я протянул руку, чтобы взять эту книжицу, у меня было такое ощущение, будто я получаю уведомление о конфискации имущества.
– Я с огромным интересом и… с большим удовольствием… прочту ее, – выдавил я с трудом.
– Разумеется, мне хотелось бы надеяться, что вы удостоите меня вашим отзывом, вашей оценкой. Вы, быть может, изыщете возможность взглянуть на плод моих трудов… Но после напишите мне хотя бы несколько строк… Мне очень важно ваше мнение…
– Вне всякого сомнения, я все прочту и напишу вам, – бодро соврал я.
Добираться до ресторана «Сан-Джованни» было все равно что плыть по реке против течения. Я с трудом продвигался вверх по улице, держа зонтик перед собой – так прикрывались щитами солдаты Древнего Рима, когда строились «черепахой». Дождевые струи хлестали то по коленям, то по икрам. Я шел вдоль стен домов, стараясь защитить себя сбоку. Из водосточных труб на клеенчатый купол моего зонта извергались бурлящие потоки.
Я был огромным лососем, стремившимся достичь истоков реки. Редкие храбрецы-прохожие с трудом продвигались вперед, стараясь сгибаться так, чтобы легче преодолевать сопротивление водяных струй.
Улица шла круто вверх; каменные плиты дороги, сплошь изрезанные прозрачными ручейками, блестели, как мрамор.
Время от времени вся мостовая вздрагивала, словно в приступе малярии.
Я вошел в ресторан, испытывая чувство облегчения, как потерпевший кораблекрушение, которого внезапно спасли, вытащив из морской пучины, поглотившей его разбитый корабль.
Внутри было тепло. Тепло шло от плиты в кухне. Тепло шло от раскаленной до предела массивной глиняной печи, стоявшей посередине обеденного зала.
Тетушка Мена на скорую руку накрыла столик.
– Я кое-кого жду, – сказал я ей, увидев, что она ставит всего один прибор. – Вот-вот должен прийти адвокат Маронжу. Тетушка Мена, я вас умоляю, вы даже не показывайте ему счет! Я сам потом с вами все улажу, договорились?
– Гспадин-авокат, как вам будет угодно! Ясненько, счет я несу прямиком вам.
– Вот именно. Даже если он будет настаивать, что платит он.
– Ну да, как же, как же, все ясненько!
– А что у вас сейчас есть из хорошего вина?
– У нас есть йерцу, мандролисаи да еще молодое вино из Маррери. Другого такого не сыщешь, до чего же хорошо!
– В таком случае примемся за маррерское. Это то самое, что делает Кикитто Секки?
– То самое. В этом году просто на диво удалось.
В это время Джованнино Маронжу вошел в зал.
– Черт побери этот дождь, – проворчал он, снимая шляпу, – мне сегодня с утра надо было отправиться в Оруне, но проехать было невозможно… А ты был на торжественном приеме? – спросил он у меня, стягивая пальто и оглядываясь, куда бы его пристроить.
– Я тебя умоляю, мне только торжественного приема не хватало! Брось, куда там! Мы этих приемов и праздников вдоволь уже насмотрелись!
– Да, а мне вот показалось, что у него твердая рука… – поделился он своим мнением по поводу вновь прибывшего прокурора.
– Твердая рука! Твердая нога! Еще бы! Он таких дров наломал в Темпио, что щепок теперь не соберешь! – Когда Маронжу наконец устроился за столом, я уже весь кипел. – Говорят, что он и тут примется наводить порядок: так он всю коллегию общественного обвинения вверх дном перевернет, видите ли, «все оказались пристрастны». На защиту поступают жалобы, если адвокаты пытаются договориться, если пользуются услугами информаторов, если расследуют второстепенные обстоятельства… И вот он взял на себя заботу о сохранении необходимой объективности, тем самым способствуя проникновению на все ключевые посты людей с континента. В общем, ни черта он у нас не понял…
– Знаешь, в этом я не вижу ничего нового…
– Брось, Джованни, ты сам понимаешь, что у нас все по-другому. Ты сам знаешь, что конечная цель всей этой операции – вынести подсудимому приговор, главное – чтобы со стороны казалось, будто соблюдены все правила, а если кто попал в переплет – сам виноват! Эти люди с континента ничего нового нам не дадут, всегда оправдан будет тот, у кого денег хватит! Люди с континента к тому же не знают, в каких условиях они работают. Им кажется, будто все равно, где они, будто не имеет значения, где они находятся, будто все места одинаковы.
– А я и не думал, что ты такой пылкий патриот Сардинии, Бустиа!
– Да не в этом дело! При чем здесь местный патриотизм? Я вовсе не против людей с континента! Но мне думается, что вся эта мышиная возня имеет одну конечную цель: убедить всех в том, что в любом случае наши подзащитные виновны! Вот что я хотел тебе сказать. С местными коллегами, по крайней мере, можно говорить на одном языке. У нас тут есть некоторые особенности, и их следует принимать во внимание! Или мы превратились в колонию, где нужно насаждать цивилизацию?
Тетушка Мена своим появлением прервала нашу беседу.
– У нас сегодня макароны буса[6] или же, если хотите, есть овощной суп, а еще тушеный кабанчик и поджаренная колбаска, – сказала она, выкладывая на стол полумесяцы хлеба карасау.[7]
6
Буса – вид типичных сардинских макаронных изделий, похожих на тонкие и очень длинные спагетти. Подаются с острым и пряным соусом
7
Карасау – вид сардинского хлеба, мягкого внутри и с твердой хрустящей корочкой, имеет форму рогалика или полумесяца