– Тазы! – раздался за его спиной Галкин крик. Кукуев от неожиданности уронил в ведро поварешку и обжегся. – Тазы! Где тазы?
– Не могу! Горит! – не оборачиваясь, крикнул он. – Сама возьми! На даче тазы!
Галка вопила благим матом.
– Что с тобой? – повернулся к ней Кукуев.
– А! – Галина бросилась из кухни вон.
В это время наверху громко закричали и завизжали. Похоже, там с кем-то случилась истерика. А может, даже сразу с двумя-тремя. Через несколько секунд наверху хлопнула дверь и по ступенькам покатился вниз один, через две секунды другой, третий…
Вась-Вась метнулся к двери и успел увидеть в глазке голого мужчину. В это время наверху закричал и захохотал женский голос. Кукуев протер глаза. Мимо глазка пробежали двое одетых мужчин. Один из них был состоятельный новосел. Внизу тяжко ударилась входная железная дверь. Вась-Вась кинулся на кухню. Вытянув шею, он глядел в окно и мешал в ведре абзу.
Во двор вылетел голый гражданин, тот самый, что пробежал в глазке. Ему навстречу шла рыжая дама в голубом платье и с рыжими цветами. Гражданин выхватил у рыжей гражданки цветы и, прикрываясь ими, скрылся за кухней детского садика. Повариха выбежала из кухни и побежала следом за ним.
В это время наверху хлопнула дверь, образовался ком визга и топота и покатился вниз по лестнице. Вась-Вась снова кинулся к глазку. Напротив пронзительно светился глаз бабушки Федулы. Прыгая, как козлы, сразу через пять ступенек или дробно, как свиньи, суча ногами, бежали голые граждане: толстые, худые, длинные, короткие, мужчины, женщины, старые, молодые, загорелые и бледные – и все мокрые, как будто их только что облила из шланга Галина. Кстати, где она? По лестнице вниз бежали ручьи и ноги громко шлепали на ступеньках. Одна дама перед глазком поскользнулась и грохнулась, взревев: «Кеша!»
Вась-Вась, забыв о сгоревшем лечо, подгорающей абзе, затапливаемой где-то Галине, перевесился через подоконник и стал глядеть вниз. Грохнула входная дверь. Ее, похоже, выдрали вместе с косяком. «Опять выдрали дверь! Сволочи! Откуда столько голых?»
Двое одетых, что выскочили следом за первым гражданином, стояли рядом с рыжей гражданкой. Они смотрели в сторону детской кухни, куда умчались тот первый и кухарка, и вроде как смеялись. Один одетый, новосел, сел на ящик. На простор двора выкатился ком голых граждан. «Да что же это? А?» – Вась-Вась вспомнил сразу о лечо, об абзе, о Галине, о журчащей воде, о том, что он бегал с кухни к двери и обратно по сплошной луже. Где Галина?
– Галка! – заорал он. – Ты где?
Кукуев, как Буриданов осел, раздирался между окном, догорающим варевом и пропавшей в водных потоках Галиной. Он снова перегнулся через подоконник и увидел, как от входной двери волна тащит голую хохочущую бабу, ногами вперед и вверх.
Гарь от ведер стала резать глаза. Вась-Вась, обжигаясь, скинул ведра с плиты прямо на пол и кинулся искать жену. В коридоре вода доходила до лодыжки. Галину он обнаружил в кладовке. На нее сверху обрушился водопад, и она, раскинув руки в стороны, ворочалась под ним и радостно орала:
– Вася! Васенька! Вода!
«Полный дурдом, – подумал Вась-Вась. – Полный Экибастуз!»
Затрещал потолок. На глазах Вась-Вася рушился весь его мир. Хоть что-нибудь спасти из него! Кукуев кинулся на кухню и, не отдавая себе отчета в том, что делает, стал изо всех сил выбрасывать в окно уже закрученные банки с лечо и абзой. Выбросив три банки, он сполз на пол и стал бить его кулаком…
– Фаина! – заорали внизу.
***
(Отрывок из романа «Мурлов, или Преодоление отсутствия»)
Эпилог со стаканом в руке
И вот, когда утро было больше, чем день, пришел Сеня из ЖЭУ и принес портрет. В серой мешковине, стянутой крест-накрест розовой лентой с огромным бантом. Стихийно заговорил стихом:
– Все, как обещано – по высшему разряду! Теперь ваш ход, товарищ капитан!
– Хорошо, Сеня, после обеда идем оформлять. Картину-то тут оставь, не съем.
Сеня недоверчиво взглянул на Дрейка, но картину оставил. Условились встретиться у нотариуса в три часа. Сеня ушел, весело крикнув:
– Пузырь не забудь! «Флагман»! Ноль семьдесят пять!
Его веселье передалось и Дрейку. Пользуясь тем, что соседей не было, он долго, с удовольствием стоял под горячим душем и пел. Пел, чередуя «Она хохотала» с «Осенним вальсом». «Осенний вальс» получался лучше, а «Она хохотала» громче. Но когда он прислушался к себе и услышал старческие рыдания, то рассмеялся. А потом заварил чай, не в стакане, а в чайничке, и попил из блюдечка чай с баранками. Портрет стоял перед ним на столе, с него глядела ему в глаза Изабелла, словно собиралась куда-то уйти. «Ничего, – пробормотал Дрейк, – осталось немного, и ты уйдешь».