Из осторожности я молчал и лишь безмолвным жестом предложил ему сесть.
«Буду откровенен, святой отец, и скажу вам все без утайки. Я пришел, чтобы поручить вам обеспечить меня всеми необходимыми для брака документами. Свадьба состоится в сентябре, двадцать пятого дня…»
«Насколько я знаю, по требованию Алжбеты Батори этот брак буду благословлять не я», — предупредил я его.
«Вижу, ваше преподобие, вы получаете из замка надежные сведения, — улыбнулся он. — Однако ситуация изменилась. Я настаиваю на том, чтобы свадебный обряд совершали вы».
По лицу его снова растеклась та самая разлюбезнейшая улыбка, что казалась мне столь неискренной и понуждала быть крайне сдержанным.
«Однако, — продолжал он, — скажу откровенно: это только предлог, чтобы сбить с толку графиню. Ни о каких документах вы не должны беспокоиться, вы можете о них просто забыть».
«Разве свадьбы не будет и в сентябре?» — спросил я изумленно.
«Не имеет значения, — махнул он рукой, — будет она или не будет, все равно. Главное, святой отец, чтобы вы и в дальнейшем не забывали о своих обязанностях».
Он сказал это укоряющим тоном, словно попрекал меня в нерадивом их исполнении.
«Не забывайте, — сказал он, строго глядя на меня, — что вашей обязанностью является оберегать душевное ил телесное благополучие прихожан, вверенных вашему попечению. С одинаковым вдохновением вам надлежит защищать от опасности как их души, так и жизни и имущество».
«Я полагаю, — ответил я, чувствуя, как во мне растет негодование, — что обязанности свои исполняю в меру моего понимания и совести».
«Не сомневаюсь в этом, — граф Няри смягчил строгое выражение лица, — могу вас упрекнуть разве что в том, что не защищаете своих верующих еще лучше, решительнее, с той смелостью и жертвенностью, каких требуют нынешние чрезвычайные обстоятельства. Признайтесь, что при самом искреннем желании вы ничего, совершенно ничего серьезного до сих пор не предприняли. Скажите, сумели ли вы хоть одну беду отвратить от Чахтиц?»
Столь прямой вопрос привел меня в величайшее замешательство. Я и сам задавал его себе, и все чаще ответом было одно: ничего… ничего! Разве что несколько неудачных попыток, сорванные планы, в то время как на Чахтицы так и сыплются несчастья.
«Что вас заставляет задавать этот вопрос, ваша светлость?»— спросил я, в высшей степени удивленный тем, что граф так печется о Чахтицах и так пристально оценивает мои поступки.
«Ничего, — ответил ом, — одно лишь сердце, сочувствующее страждущим и преследуемым».
«В таком случае мне представляется, — отважился я выразить свою мысль вслух, — что буде вы искренно желаете помочь страждущим и преследуемым, то могли бы сделать гораздо больше, чем я. Я могу бороться за справедливость только снизу, медленно, преодолевая огромные трудности, меж тем как вы, благодаря вашим влиятельным связям, могли бы воздействовать сверху, причем без отлагательств».
«Мне льстит ваше доверие, господин пастор, но, к сожалению, никакие мои способности и связи не в силах утвердить справедливость сразу. Если я опрометчиво возьмусь за дело, то, несомненно, потерплю поражение, и Алжбета Батори сможет продолжать чинить свои злодеяния и впредь. Уверяю вас: если бы смог одолеть ее своими силами, то не искал бы союзника и не пришел бы к вам».
«Вы действительно хотите бороться против Алжбеты Батори и надеетесь найти во мне союзника?»
«Да, причем союзника самого достойного, наряду с Микулашем Лошонским, который особенно приятен мне своей смелостью и серьезностью, с коей вступил в борьбу, отправившись прежде лечить измученное старческими недугами тело».
«Откуда вы знаете о нем и о его помыслах?»
«Я знаю больше, чем вы думаете, святой отец, тайное для вас — для меня явно. Уверяю вас, что уже в скором времени вы услышите о своем друге, о Микулаше Лошонском».
«Он жив?» — обрадовался я.
«Да, жив».
«А где держат его под стражей?»
«Не знаю, но думаю, уже сегодня узнаю».
Я возносил мольбы к Богу, дабы Он просветил мой ум, помог понять, как мне держаться с графом Няри. Взвешивал каждое его слово, каждое движение, но так и не мог уразуметь, искренен ли он или же он загонщик Алжбеты Батори, взявший на себя задачу заманить меня в ловушку.
«Мне понятно ваше недоверие, святой отец, и потому не упрекаю вас ни в чем. Мы можем добиваться одной цели, но врозь. И все же лучше, чтобы наши поступки успешно дополняли друг друга. Скажу вам в нескольких словах, чего жду от вас как от своего союзника. Учите своих прихожан не терпеть, а бунтовать. Пусть чахтичане не склоняют смиренно головы, покоряясь власти злой судьбы, пусть сжимают кулаки и готовятся помочь себе собственными силами, если уж никто другой им не поможет».