Это жильё ранее служило пристанищем геологов, пришедшим на исследование отысканных в горах образцов. Это называлось камералкой. Для отчима с матерью за стенкой стояло помойное ведро под рукомойником. В него же они справляли нужду. Выносил ведро уже я в сортир в углу огорода. А заодно облегчался там сам при любом морозе. Так повелел отчим. При всём раскладе я не стал любимым существом в глазах отчима, хотя и материнской любовью чрезмерно не упивался. Так что, спасибо богам, что мне ещё вообще удалось их найти. Ко всему они, пусть без особой эйфории, признали во мне родственника. И, минуя слёз встречи, определили мне койку за стенкой у умывальника. Ко всему частично поставили на кошт (пропитание) и то ладно.
Мать упивалась наличием мужа и его должностью в геологоразведочной экспедиции № 20. Потом приехал ЗИС-5 «Захар» и я сгрузил чурбаны для печки. Их пилили ЗЭКи где-то в горах на просеках. Колоть надо было сразу и помногу: морозы одолевали. Мечталось, что к весне мои муки поубавятся. Не станет морозов, начнёт таять снег и сползать в речушку с огорода. Внизу усадьбы уже к весне образуется пока ещё незримая речка Олонгрушка. А та по случаю разольётся метров до ста в ширину и покатит свои и с огородов мутные воды в Амазар. А пока… по ночам, когда мороз зашкаливал даже за 55*, в горах слышались громовые раскаты. Это трескались скалы. Так что Могоча была в котловине из сопок и голых скал, как в деревенском погребе мясо среди льда. Аборигены говаривали: «Бог создал Сочи, а чёрт – Могочи!»
Едва «потеплело» до сорока мороза, и кончились зимние каникулы, как меня записали в школу. Светоч знаний была от нашей избы в пяти переходах. Вначале по торчащим из-под снега острым камням добегал до железнодорожной насыпи. Далее уже по шпалам бежал через мост. Морозный ветер пробирал стёганые штаны, что со склада экспедиции и подбородок под шапкой до самых зубов. Губы становились ледышками, пока вскачь не одолевал дверей паровозного депо. Здесь можно было отогреться и оттереть щёки и нос. Смеялись друг над другом: «А ну, скажи тпру-у!». Но замёрзшие губы выдавали нечто: «Тпп-уу»!Совершенно не спеша, мы уже ватагой шествовали по тёплым цехам, где работали почти все родители моих новых друзей. Далее, от спасительного тепла депо, добегали «на рысях» к гастроному. Тут нашего брата не особо привечали: «Здесь вам не вокзал – депо! Шастают туда-сюда! Не натопишься!» Но чем дольше нас ругали, тем глубже проистекало под полушубки тепло, и растаивал иней на ресницах. «А ну марш отсель!» – орала нам вослед тётка-истопница. И мы весело бежали уже до парикмахерской. Но у входа стояли стражи тепла в тулупах и с мётлами. Но здесь тётки были не злые и, запутавшись в длиннополых овчинах, со смехом падали в сугробы, как бы проигрывая нам баталию. Клубы мороза и пара махом укутывали визжащих и негодующих посетительниц. Мужчины лишь ёжились от внезапного похолодания. Но нас было уже человек двадцать: выгонять – себе дороже, надо быстрее запустить всех и закрыть двери. Выдворяли уже на счёт «три!». Мы вылетали пулей и неслись разгорячённые в школу. Центрального отопления в Могоче не было по причине «один чёрт перемёрзнут!». А лиственницы кругом поселения было полным-полно.
А так как на каждом отрезке пробега нас добавлялось, то в школу уже неслась орава с сотню, а то и более. Понять, кто есть, кто, был невозможно, пока не снимут шубы, полушубки, волчьи ушанки, унты и валенки. Что водружали на вешалку, а то и попросту сваливалось в угол. Тогда ещё ничего не пропадало. В классе кого только не было: русские, китайцы, буряты, удегэйцы, хунхузы.
Глава третья. Кто есть кто.
Почти у половины моих одноклассников родители имели уголовное или попросту изрядно затемнённое прошлое. Никого это не смущало. Скажу больше: из всех школ, кроме моей деревенской я не встречал более отзывчивых, честных ребят. Это не мешало общению на «фене», знаниям законов тайги, замешанных на уголовщине и тому подобному. Напрочь не было дразнилок. Все, даже до половины девчат, владели оружием и могли ходить в тайгу даже поодиночке.
Охота, рыбалка, ягоды, огород и геологоразведка были основными средствами к существованию. Втихаря или «попутно» мыли золотишко. Любой, даже пацан, идя в тайгу имел с собой лоток для мытья золота. Но дрова и их заготовка всегда безоговорочно стояли едва не на первом после мясопродуктов месте.
Вот ими-то, дровами, я и продолжал заниматься всю зиму «в свободное от охоты и учёбы время»: колол и складывал вдоль стены. Но это был труд «западло», сиречь безрадостный, хотя, безусловно, необходимый. Но по соседству с нашей избой жили буряты. Подружились мы с моим одноклассником Галсаном, что по-нашему Гена, а в переводе «счастье». Парень учился на удивление хорошо, почти на отлично. И, если бы не широкоскулые лица, то по говору бурят не отличить от русских. Ни малейшего акцента и будто нарочито правильное произношение, коего не у многих русских встретишь. Так что дрова часто кололи вместе. «В нашей юрте своих дровоколов хватает!» – шутил Галсан. Зимой, когда морозы переваливали за пятьдесят, а значит не идти в школу, я любил посидеть среди родни приятеля у бурятской печки-камина.
Их дом считался богатым: у добротного строения из брёвен на русский манер с постройками и крыльцом была «сэрге» – коновязь. Галсан говорил: «Безлошадный бурят – бедный бурят!» Внутри жилища почти ничего не осталось от настоящих кочевых юрт. Даже пол был настлан из толстенных лиственничных досок. А посредине стояла огромная печь на русско-бурятский манер. Будто печка с камином воедино. Хотя нечто незримое, духовное от бурятского уклада осталось. В Могоче тогда жило до десятка бурятских семейств. Нашу окраину так и именовали: улус.
Я до сих пор буквально преклоняюсь перед культурой бывших кочевников. Они поимённо знают биографии своих предков до двадцать пятого колена!! Попробуйте вспомнить своих прямых родственников хотя бы до третьего колена! А сколько сказаний, былин, сказок хранится в фольклоре любой юрты.…А сама речь на русском! Причём речь богатая, даже красочная.
В бурятских семьях на стене в почётном мужском углу наряду с оружием висят струнные инструменты чанза, либо иочин (вроде наших гусель). Галсан прибегал ко мне в шубейке нараспашку (это в пятидесятиградусный мороз!) и звал в гости. Это означало, что придут все желающие из улуса и будут слушать сказки. Исполнитель играл на иочине и пел стихи на манер частушек. Конечно же, на бурятском языке. Но певец был необыкновенно выразителен, а в дополнении мимики и музыки – ещё более. Иногда друг давал перевод. А недавно он познакомил меня… со своей женой. По родовым обычаям детей бурятов обручали едва не с колыбели. И «жених» начинал выплачивать калым за невесту. Это был весьма солидный натуральный «налог» в виде скота, лошадей, денег. Я же из гостей непременно нёс изрядный кусок мяса-положенный по обычаю бурят подарок. Отчим мою дружбу поощрял соразмерно принесённому куску мяса, либо намытому сообща золотому песку.
Но даже самой трескучей зимой многие в посёлке «бегали» в тайгу за припасами. А уж буряты-цонголы из рода абагат испокон очень удачливые охотники. Часто казалось, что они не охотятся в обычном понятии, а берут положенную им от природы дань, но не более. «Тайга жить долго хочет!» – Пояснял бабай (отец) Галсана. Едва морозы позволяли и лыжня сливалась воедино, как по полкласса ребят-мальчишек уходили либо со старшими на охоту, а то и самостоятельно «куда подальше» дня на два-три с ночёвкой. Мы чаще охотились втроём: Гена, китаец Толя и я.
Зимняя ночёвка в горной тайге сродни разве что лирике под гавайским небом в сезон спаривания морских черепах. Тепло от костра, бездонное звёздное небо и бесконечные рассказы о своих и чужих приключениях. Трещал костёр и в тишине тайги проникновенно звучали бурятские сказки и китайские легенды. И не всегда уразумеешь: на каком языке говорит рассказчик, хотя смысл повествования входил прямо в душу. А Луна надменно взирала на морозный мир, тишина окрест сопок и росчерки метеоров в знак напоминания о вечности.
А с китайцем Толей Се Чан Цином (в классном журнале писали Сеченцин) мы сдружились в первый же день учёбы. Он предложил мне место за партой подле себя. Толя с двумя старшими братьями жили в посёлке давно: их род третий из Се Чан Цинов, живущих в России. Их родители остались на родине – в Китае. Случалось, что они «бегали» в Китай в гости. В селение Гуолянь, не то просто Гулянь, что по-нашему вроде «просо». Гаоляновые веники оттуда были на славу для избы. Случалось, что на охоту братья брали Толю и меня с собой. Позже и летом в тайгу мы с Толяном шастали сами. Братья были классными огородниками, и у них расчудесно росло всё, что совершенно не могли возделывать другие народности в Могоче, ссылаясь на вечную мерзлоту. Мои же «родственники» даже не пытались стать огородниками и земля зарастала дикими травами. Были здесь даже великолепные горные цветы саранки: они звёздами полыхали почти повсеместно у дома. В самом заду эдакого «огорода» по весне буйно рос багульник.