Глава девятая. Штурм колонии
Урки бежали молча. Петухи (низшее сословие в среде осуждённых) и прочие шестёрки откололись и свалили на побег ещё там, в тайге, едва собаки начали рвать бунтарей. Прямо с опушки показались забор и вышки. Было слышно прокуренное сиплое дыхание бегущих. Вдруг те, кто был впереди, как по команде, в одночасье, поотстали. И под первые пули пулемётов с вышек у ворот попали арестанты мастью помельче. Заорал Лоб: «А ну, не дрефь, сявки! Дави сук! Патроны береги, по вышкам шмаляй!» От натиска толпы ворота распахнулись как ситцевый сарафан. Мартовская белизна снега обезобразилась грязной рванью убитых и свежей кровью. Раненные осужденные вопреки логики позли к воротам. Даже в предсмертном шоке надеялись на спасение.
Но до них не было дела никому. Зеки лавиной ринулись добивать администрацию. Слышались мольбы о пощаде, но их вытаскивали на плац, били в остервенении ногами и кололи штыками. Тут же раздевали, примеряя обувь, одежду…
Но большая часть уже громила продсклады и растаскивала еду, жуя спешно первое, что попадало. Зажгли огромный костёр и начали кидать туда спрятавшихся офицеров и вертухаев. Лоб заорал на карателей: «Придурки! Прохаря и лепни (сапоги и одежду) снимайте! Босиком дёрги делать будете?»
Нашли спиртное. Но Лоб предупредил блатных, чтобы не нажирались, а готовили жратву и шмутки на побег. Одиному офицеру удалось сбежать на лошади. А это было гарантией того, что к утру насядут войска из пересылки.
И, только стемнело, Лоб и другие паханы повели публику в тайгу, взяв для блезиру зэков – «коров» на случай голода. Хотя он и бывшие в побегах паханы знали, что уйти вчистую от погони и облавы по ещё не растаявшему снегу почти невозможно. Большую их часть затравят собаками на вторые, максимум на третьи сутки. Вылетят «кукурузники» и выследят их по снегу в два счёта. Затем покрошат из пулемётов. Их спасение было лишь в опыте и знании тайги. Но уходить надо обязательно малыми группами по ручьям и речушкам 6 с самолета не видно следов. Многочисленные речушки начинали набухать водой, покрывая обледеневшие за ночь камни.
Сутки бежали без остановки. У многих не выдерживала рваная обувь. Паханы были при «колёсах» (обуви) и бежали безостановочно. Не успевшие переобуться по банальной причине пьянства остались в тюремной одежде с худыми кирзачами, а по сути почти босиком. Они умоляли воров поделиться награбленным. Паханы огрызались: «Вернись на зону и возьми! На складе-то много осталось, чего же не закурковал пару-другую. Отвали, сявка!» Следом за беглецами шли волки. Они сбежались на кровавую тризну из всей промёрзшей тайги. Часть их остались свежевать трупы и раненых на злополучной поляне. Но немало ринулось и за убегающими, повинуясь инстинкту охотников – догонять.
Ночью морозы заковывали льдом обнажившиеся днём ручьи. Снег покрывался острым настом. Окровавленный от порезанных ног снег жадно сглатывали хищники. Видя это, полубосые заключённые с ужасом предчувствовали свой конец. По одному, по два они выбивались из сил и с мольбой о помощи пропадали во тьме. Следом лишь слышался грозный рык серых разбойников и душераздирающие крики заживо разрываемых на части беглецов.
Так что утром, ещё до рассвета разошлись малыми партиями: каждая по своему разумению. «Мужики» и «шныри» просили не бросать их, безоружных. По сути, с момента отделения, им был подписан смертный приговор. Смерть на воле… Здесь ни о какой взаимопомощи и речи не было. Тем более, что в небе пару раз услышали рокот самолёта. Значит погоня началась по полной программе. Искать будут днём по следам и ночью по кострам. Не увидят самих заключённых, так обратят внимание на следы сбежавших, либо волков, идущих следом. Хищники преследовали их почти по пятам. Лишь когда выбивался из сил очередной зэк, – серые делали «перерыв на обед». К концу недели Лоб и четверо подельников по побегу случайно вышли на след Щербатого.
Это было у горной речушки Марха. Сразу сообразили, что не облава: не лаяли собаки. Расположились под скалистым берегов в подобии пещеры. Развели костёр. Лоб рассказал про «перековку» и «индийский крант» с кумом. Щербатый и Мопс выпили припасенную гостем бутылку. Почти не опасаясь краснопогонников, они подбросили сухих веток потолще. развели жаркий костерок в небольшом гроте под скалой. Тут же сделали сходняк, где порешили освежевать «корову». Им должен стать кент Щербатого. Мужик, догадавшись о своей участи, было выскочил из пещеры и дал дёру. Обречённого в прыжке настиг и оглоушил зэк – «боец» из блатных палачей. Это был Мопс. Жертву оттащили к речке. Очнувшись, приговорённый громко просил о пощаде. Щербатый выматерился: «Мопс, твою мать, не дави косяка! Глуши кента!»
– Щербатый, братан, канай сюда: волки!
Мирон выскочил из пещеры и передёрнул затвор автомата. Но увидел, что стрелять поздно: волк вцепился в толстый загривок Мопса и можно попасть в него. Дав короткую очередь по стае, вор выхватил нож. Лишь после третьего удара серый разжал челюсти. Труп бросили отступившим в тайгу хищникам.
Зарезанного зэка освежевали. Разлил кровь жертвы по фляжкам, что сняли с конвоиров. Уже немного погодя ели молча жаренное на костре мясо. Ели с остервенением, уподобляясь волкам. Смотрели друг на друга из-подо лба: кто следующий? В пещере наступило молчание. Слышалось лишь чавкание зверски голодных стервятников. Наевшись, поделили остатки мяса и кровь, одежду и патроны. Было начали делиться планами, когда перейдут речку Марху. Хотя каждый из них знал, что услышанное – не более, чем туфта.
Утром, едва в пещерку проник свет, как Лоб и Щербатый уидели, что остались втроём: их двое и … зарезанный Мопс. Его кто-то из оставшихся в живых мужиков ночью зарезал. Конечно же это было дело рук Спартака. Они ещё на зоне не корешились. Знал и Лоб, что Мопс «сухарь», то есть выдаёт себя «не в масть», не за того. Поэтому и стал бойцом в пресс-хате, где уродовали зэков на активном расколе (допросе).
И Мирон взял при дележе из общака ещё рожок патронов и «консервы» с «коровы». Теперь на «консервы» пошёл Мопс. Останки от его туши кинули волкам: «Доедайте, суки, зоновскую суку!» Ладные хромачи (разношенные!) Мопса достались по дележу Щербатому. Клифт – новый ватник отошёл Лбу. Уговорились встретиться на воле, коли доведётся выйти живыми. Привалив камнями костёр, чтобы не видно было сверху. Отсюда разошлись по одному. Щербатый и Лоб лишь посмотрели друг на друга молча. И каждый захрустел утренним настом уже порознь. Щербатый пошёл правым берегом Марухи: её русло облегчало путь. Он шёл по-над берегом и на юг. Русло не давало сбиться. Добраться бы до Вилюя… Ориентировался по солнцу днем и Полярной звезде ночью. Впереди с тысячу километров по прямой, а по горам и замёзшим пока болотам и того более. Из них, около пятисот до Лены. Выкинул первые износившиеся кирзачи и переобулся в хромовые.
Автомат избил спину и он его то и дело перебрасывал на грудь. Волки тоже разделились: двое увязались-таки за ним. Приметив удобную скалу, Мирон скрылся за ней. Волки не видели, как он вскинул автомат и поставил на одиночный выстрел. Они почти столкнулись. Выстрел отозвался в тайге громовым раскатом. Испугавшись, Щербатый присел и огляделся. Прислушался, но в ушах стоял лишь собственный звон. Шёл двадцатый день побега. Теперь он уверовал в свою неуязвимость. В тайге ощутимо потеплело. Вор шел больше ночами: не так холодно и видно «Ковш» на небе. Ко всему волчьи глаза светились в темноте.
Днем спал украдкой, держа оружие наизготовку. На второй день Щербатый понял, что просто отстреливать волков – себе дороже. Убитого съедали его компаньоны по стае, а на кровь стервятников сбегалась тьма-тьмущая других. Было ясно, что он жив, пока есть патроны. Патроны убывали не по дням. И он стал отбирать на съедение очередного волка. Делал это, разведя костёр. Пристрелит ближнего, а пока те отскочат, забирал добычу. Кости, шкуру сородича звери жрали с особой злостью, поглядывая на свою потенциальную жертву огненными глазами.