«На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав»,
― Зиновьев и Каменев кинулись к Троцкому, жаловаться на коварство «азиата». В самом деле, была у генсека, сам признавался, такая милая манера:
«Наметить жертву, все подготовить, беспощадно отомстить, а потом пойти спать».
Но кого интересуют крики проигравших.
На XIV съезде партии, состоявшемся в декабре 1925 года, Зиновьев, последний раз выступивший с отчетным докладом, критиковал Сталина, его методы руководства, предлагаемые им пути развития народного хозяйства страны. Вслед за ним Каменев потребовал отставки Генерального секретаря. Прикормленные сталинские «партайгеноссе» предложение не поддержали, и через месяц Льва Борисовича из членов Политбюро перевели в кандидаты. Делегатам особенно импонировало заявление Сталина, что вождям никто не позволит
«безнаказанно ломаться и садиться партии на голову. Поклонов в отношении вождей не будет» (Возгласы: «Правильно!» Аплодисменты.)
Другое высказывание, знаковое:
«Для нас, для большевиков, формальный демократизм ― пустышка, а реальные интересы партии ― все»,
― они пропустили мимо ушей.
По отработанной методике Зиновьева и Каменева причислили к «новой оппозиции», препятствующей строительству социализма в стране и извращающей святое учение ленинизма.
В армии процесс проходил аналогично. Военные коммунисты оппозиционеров нигде не поддержали, какие–то нездоровые сомнения возникли лишь в Ленинградском военном округе. Туда направилась комиссия Политуправления РККА во главе с неутомимым Бубновым. Собрав партконференцию, он фактически повторил сталинские тезисы:
«Вы говорите, что под колесо попали ученики Ленина, бывшие вожди нашей партии? Тем хуже для вождей и тем лучше для партии, которая находит в себе силы идти мимо таких вождей, которые не идут за Лениным. Это показывает только силу нашей партии!»
Летом 1926 года выпавший из правящей колоды Зиновьев заголосил, что троцкисты «правильно предупреждали» об опасности перерождения партии и «угрожающем росте аппаратного режима». Троцкий, обретя союзников, воспрянул духом и заявил, что грубо ошибался, считая оппортунистами Зиновьева и Каменева. С некоторым опозданием он разглядел–таки, что
«оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой тов. Сталиным».
«Сложение сил оскопленных»,
― усмехнулся в усы Сталин, но оргвыводы сделал.
В июле Объединенный Пленум высших органов партии вывел Зиновьева из состава Политбюро, первым секретарем ленинградского губкома стал С.М. Киров (1886―1934). Октябрьский Пленум отозвал «Гришку Интерплута» с коминтерновской работы и рекомендовал ИККИ освободить беспринципного фракционера от должности председателя Исполкома Коминтерна. Тогда же было принято решение об исключении Троцкого из членов Политбюро, а Каменева из числа кандидатов высшего органа ВКП(б). Льва Борисовича заодно освободили от должности председателя СТО и сделали наркомом торговли. Основные сталинские конкуренты были изъяты из политического обращения.
Неоценимую помощь в деле разгрома «оппозиционного троцкистско–зиновьевского блока» оказали новые сталинские союзники ― Бухарин, Рыков, Томский и их сторонники. Все важнейшие решения, несмотря на имевшиеся политические и экономические разногласия, теперь принимала дружная «двойка». Друг Иосиф решал, друг Коля теоретически обосновывал.
Осенью 1926 года вождем всемирного коммунистического движения объявили товарища Сталина. Политическим руководителем Коминтерна стал Бухарин. 27 сентября 1927 года Троцкого исключили из состава Исполкома Коминтерна. Вслед за этим на ноябрьском заседании ЦК и ЦКК ВКП(б) Троцкий, Зиновьев, Каменев были изгнаны из партии. Двое последних еще дважды восстанавливались в членстве и дважды вновь исключались ― сталинская игра в кошки–мышки; он вообще с трибуны всегда высказывался против исключения, или, как он выражался, отсечения, товарищей по партии. Заодно вычистили из стройных рядов известных военачальников Муралова и Лашевича, Георгия Пятакова, а также не в меру говорливого Карлушу Радека, на посиделках в Коммунистической академии ляпнувшего по поводу строительства социализма в отдельно взятой стране:
«У Щедрина в «Пампадурах» есть пампадур единственный, который либерализм строит в одном уезде».
Сильно Иосифа Виссарионовича покоробили это «пошлое хихиканье» и недвусмысленные намеки.
Еще через два месяца дюжие агенты ГПУ завернули упирающегося Льва Давидовича в шубу, на руках вынесли из дома и доставили на вокзал. Путь его лежал в Среднюю Азию, а вскоре и вовсе за пределы СССР.
Известный историк и писатель «новой эмиграции» А.Г. Авторханов (1908―1997) утверждал, что Сталин не хотел отпускать Троцкого за границу,
«пока его не заверил начальник ОГПУ Менжинский, что будет ли Троцкий находиться в Алма–Ате, на Лубянке или на Мадагаскаре, для его ведомства это не играет роли. «Везде Троцкий будет находиться у нас», ― успокоил Менжинский Сталина. Как известно, он не ошибся».
Схоронившись в Мексике, Троцкий, характеризуя генсека, писал:
«В нем не было и тени того великодушия богатых натур, которое радуется талантам и успехам другого. В чужом успехе он всегда чувствовал угрозу своим целям, удар по своей личности. С силой рефлекса он занимал немедленно оборонительную, а если возможно, и наступательную позицию…
Чего Сталин, эта выдающаяся посредственность, никогда не прощал никому, это ― духовного превосходства. Он заносил в список своей памяти всех, кто в какой бы то ни было степени превзошел его или хотя бы не отнесся к нему со вниманием».
С момента разгрома «оппозиционного блока» Сталина определенно раздражал Бухарин и его «школка». Дело даже не столько в дурном характере Иосифа Виссарионовича, ― о духовном превосходстве Бухарчика вовсе говорить несерьезно, ― а в том, что от лидерства в разработке принципиальных теоретических вопросов социалистического строительства один шаг до претензий на политическое руководство. Слишком популярный, независимый и безответственно болтливый Бухарин стал мешать.
В это время Сталин взял на вооружение тезисы Троцкого и Зиновьева, которые сам не так давно осуждал и громил, и выступил за ускоренную индустриализацию и коллективизацию. В начале 1928 года при обсуждении положения в народном хозяйстве, в связи с трудностями, возникшими с развитием промышленности и при заготовках хлеба, в ЦК начались столкновения мнений в вопросе о методах разрешения проблем. Бухарин и его сторонники выступали против чрезвычайных мер при проведении коллективизации и индустриализации, против «военно–феодальной эксплуатации крестьянства». Сталинцы обличали противников в непонимании «механики классовой борьбы».
Тут Николай Иванович, как и предыдущие товарищи, «прозрел», стал искать совета у опального «Каменюги» и тиснул статейку «Заметки экономиста» ― благо являлся главным редактором «Правды». Такое предательство привело Сталина в ярость. Ноябрьский Пленум ЦК осудил теоретические взгляды группы Бухарина―Рыкова, направленные на снижение темпов развития индустрии и свертывание строительства колхозов. Так началась борьба с «правым» уклоном.
В январе и апреле 1929 года Объединенные Пленумы вновь рассмотрели и осудили «капитулянтскую» платформу «правых» ― Бухарина, Рыкова и Томского. Наивный Бухарчик что–то лепетал о личной дружбе, мол, все свои, старые большевики, не сошлись во мнениях ― бывает. Из–за чего ссоримся, ребята? Было время, Сталин писал: «Поцелуйте за меня Бухашку в нос», ― но неумолима логика политической борьбы. «У нас не семейный кружок, ― отрезал Иосиф Виссарионович, ― не артель личных друзей, а политическая партия рабочего класса». Нечего, сволочь, конспирировать с вчерашними троцкистами и отходить от «генеральной линии».