Сталин прогнозировал:
«Вероятнее всего, что мировая революция будет развиваться путем революционного отпадения новых стран от системы империалистических государств… Но несомненно также и то, что само развитие мировой революции, самый процесс отпадения от империализма ряда новых стран будет происходить тем скорее и основательнее, чем основательнее будет укрепляться социализм в первой победившей стране, чем скорее будет превращаться эта страна в базу дальнейшего развертывания мировой революции, в рычаг дальнейшего разложения империализма».
Таким образом, на данном этапе «военная программа» заключалась в том, чтобы превратить страну в мощный плацдарм для дальнейшего экспорта мировой революции и ждать/создавать «благоприятную обстановку», когда нас «вынудят перейти к нападению». Сталин уже понял: никто, кроме него, решить эту грандиозную задачу не способен ― одни пустозвоны кругом.
Троцкий «не верил в крестьянство», говоря, что оно, мелкобуржуазное по классовой сущности, за пролетариатом в социализм не пойдет, «отвернется» от него. А потому рабочий класс,
«с государственной властью в руках, с контрреволюцией за спиной, с европейской реакцией перед собой, он бросит своим собратьям во всем мире старый призывный клич, который будет на этот раз кличем последней атаки: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Сталин тоже не верил в крестьянство, но не мог же он сказать, что спор не о крестьянстве идет, а о власти. Поэтому он обвиняет оппонента в недоверии к крестьянству, которое на самом деле является «третьим нашим союзником»:
«Крестьянин наш союзник, причем такой союзник, который дает нам прямую помощь теперь же, дает армию, хлеб и пр. … и мы должны уметь ценить этого союзника именно теперь, особенно теперь».
А главное ― пора добиться монолитного единства, поло жить конец «фракционной вакханалии» и выработать конкретную программу дальнейших действий, пора заняться делом:
«Мы не можем двигаться вперед, не зная, куда нужно двигаться, не зная цели движения. Мы не можем строить без перспектив, без уверенности, что, начав строить социалистическое хозяйство, можем его построить. Без ясных перспектив, без ясных целей партия не может руководить строительством». В конце концов, либо мы можем строить социализм, либо «мы не в состоянии» и должны «честно и открыто отойти от власти и вести курс на организацию новой революции в СССР в будущем».
Неудивительно, что единая доктрина Фрунзе получила полное одобрение партийного руководства. Правда, воплощать ее в жизнь самому Михаилу Васильевичу не пришлось. 31 октября 1925 года он скончался в палате Боткинской больницы после назначенной решением Политбюро, казалось бы, несложной операции по поводу язвы желудка. Как сообщали газеты, на лице покойника застыла «радостная улыбка» ― перед смертью ему прочитали ободряющую записку от любимого товарища Сталина. После смерти Фрунзе единодушно канонизировали. В знак траура приказом Реввоенсовета даже отменили воинские парады в день восьмой годовщины Октября.
Новым наркомом по военным и морским делам и председателем Реввоенсовета республики стал Климент Ефремович Ворошилов (1881―1969), безусловный сталинский кадр, его заместителями Михаил Михайлович Лашевич (1884―1928) ― из зиновьевцев, и Иосиф Станиславович Уншлихт ― это свой человек.
Таким образом, используя основные мероприятия военной реформы для перевода армии под свое непосредственное влияние, ЦК РКП(б) во главе со Сталиным была создана принципиально новая система политического и административного руководства Советскими Вооруженными Силами. Главенствующее положение в этой структуре заняло политическое руководство, и такое положение вещей сохранялось до самого конца существования Советского Союза.
В условиях, когда с введением единоначалия принадлежность командного состава к Коммунистической партии стала определяющим критерием при продвижении по службе, значительно повысилась роль партийных организаций и политорганов в решении кадровых вопросов. Был принципиально изменен статус Политуправления Реввоенсовета СССР. Его начальник А.С. Бубнов в апреле 1925 года стал секретарем Центрального Комитета партии. Само же Политуправление выводилось из состава Реввоенсовета, становилось Политуправлением РККА и получало права отдела ЦК ВКП(б). В итоге вся вертикаль армейских политорганов и парторганизаций теперь непосредственно замыкалась на центральный партийный аппарат, возглавляемый Сталиным. Все организационные связи армейских политорганов и партийных организаций с местными партийными комитетами были ликвидированы.
В результате в короткие сроки в Военном ведомстве была создана качественно новая, строго иерархическая партийная структура, не подчиненная ни территориальным партийным органам, ни высшему военному руководству, находящаяся в прямом и непосредственном ведении ЦК партии, а в конечном итоге его Генерального секретаря ― И.В. Сталина. По позициям Троцкого и его сторонников в армии был нанесен сокрушительный удар. Самое главное, на обозримую перспективу исключена была возможность деятельности в Вооруженных Силах какой–либо иной политической силы, кроме Коммунистической партии. Руководство партии Вооруженными Силами стало «основой основ военного строительства» на все последующие десятилетия.
В 1925 году Сталин ― уже признанный кормчий и единственный толкователь ленинского учения (во всех его выступлениях, густо пересыпанных цитатами, заклинанием звучало: «Так говорил Ленин»). Песен о нем еще не пели, но в апреле город Царицын переименовали в Сталинград.
Зиновьев, считавший себя законным престолонаследником, с удивлением понял, что Сталин оказался мастером политической интриги, переиграв его по всем статьям. Растеряв все свое самодовольство ―
«На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина. Ильич был тысячу раз прав»,
― Зиновьев и Каменев кинулись к Троцкому, жаловаться на коварство «азиата». В самом деле, была у генсека, сам признавался, такая милая манера:
«Наметить жертву, все подготовить, беспощадно отомстить, а потом пойти спать».
Но кого интересуют крики проигравших.
На XIV съезде партии, состоявшемся в декабре 1925 года, Зиновьев, последний раз выступивший с отчетным докладом, критиковал Сталина, его методы руководства, предлагаемые им пути развития народного хозяйства страны. Вслед за ним Каменев потребовал отставки Генерального секретаря. Прикормленные сталинские «партайгеноссе» предложение не поддержали, и через месяц Льва Борисовича из членов Политбюро перевели в кандидаты. Делегатам особенно импонировало заявление Сталина, что вождям никто не позволит
«безнаказанно ломаться и садиться партии на голову. Поклонов в отношении вождей не будет» (Возгласы: «Правильно!» Аплодисменты.)
Другое высказывание, знаковое:
«Для нас, для большевиков, формальный демократизм ― пустышка, а реальные интересы партии ― все»,
― они пропустили мимо ушей.
По отработанной методике Зиновьева и Каменева причислили к «новой оппозиции», препятствующей строительству социализма в стране и извращающей святое учение ленинизма.
В армии процесс проходил аналогично. Военные коммунисты оппозиционеров нигде не поддержали, какие–то нездоровые сомнения возникли лишь в Ленинградском военном округе. Туда направилась комиссия Политуправления РККА во главе с неутомимым Бубновым. Собрав партконференцию, он фактически повторил сталинские тезисы:
«Вы говорите, что под колесо попали ученики Ленина, бывшие вожди нашей партии? Тем хуже для вождей и тем лучше для партии, которая находит в себе силы идти мимо таких вождей, которые не идут за Лениным. Это показывает только силу нашей партии!»
Летом 1926 года выпавший из правящей колоды Зиновьев заголосил, что троцкисты «правильно предупреждали» об опасности перерождения партии и «угрожающем росте аппаратного режима». Троцкий, обретя союзников, воспрянул духом и заявил, что грубо ошибался, считая оппортунистами Зиновьева и Каменева. С некоторым опозданием он разглядел–таки, что