Я не успел привести в порядок альбом. Дедушка схватился за него, и взгляд его сразу обратился к окну, которое так и осталось открытым. Я и теперь не знаю, видел ли он меня в тот миг. Рискуя рухнуть в пустоту, я отступил как можно дальше от окошка. Я надеялся остаться незамеченным… По донесшемуся звуку я сообразил: дедушка пытался залезть на ящик. Что он сделает — прикажет мне слезать, точно непослушному сорванцу, или столкнет в пустоту ударом трости? И то и другое казалось мне вполне возможным. Мне было слышно, как он тяжело дышит. Я приготовился защищаться, бороться, рычать. И вдруг — клац! — проще некуда: слуховое окошко откинулось, и его закрыли на засов. Через минуту чердак погрузился во тьму, а я оказался в еще большей опасности.
Инстинктивно я отворачивался от пустоты. Мой взгляд оставался прикованным к слуховому окну. Вжавшись в крышу, с долгими предосторожностями, я снял рубашку и обмотал ею правый кулак на манер боксерской перчатки. Все зависело от толщины стекла. Я напряг мышцы и вмазал кулаком. Слезы брызнули из глаз. Мне показалось, что я сломал руку. Но слуховое окно осталось целехонько. Мое тело вдруг ослабло. Мной будто овладело желание со всем покончить, пустить все на самотек. Только мысль о том, как шмякнутся об асфальт внизу мои мозги, мои кости, заставила меня овладеть собой. Способность к воображению — да еще до такой степени, что я как будто видел, слышал и чувствовал все то, чего не было на самом деле, — спасла мне жизнь. Я снова занес кулак и с криком вышиб стекло. Потом, просунув руку, нащупал засов, отодвинул его и медленно-медленно, чувствуя, как тело наливается тяжестью и незаметно скользит ближе к водосточному желобу, открыл окно. И, окровавленный, разбитый, наконец рухнул на пол чердака.
Несколько секунд я лежал, не в силах двинуться. Приподнявшись на локтях, я заметил лежавший у комода лист бумаги и вспомнил, что он выпал из альбома. Чтобы пазл полностью сложился, в нем не хватало только одной частички, и это была она. Гравюра на странице 531. Я захватил ее с собой в комнату и там завалился на кровать.
На гравюре был изображен человек, он лежал на земле, корчась от боли и в истерике раздирая себе череп ногтями. Подпись под картинкой по-английски гласила: «Better to be Abel than Cain». Я с легкостью перевел, что Авелем быть лучше, чем Каином. Аккуратным почерком я приписал: «Better to be Maxence than André». Тем движением, какое бывает продиктовано скорее интуицией, нежели случайностью, я перевернул страницу. На оборотной стороне иллюстрации, которая должна была быть девственно белой, прописью значилось вырванное у убийцы признание: «Признаю, что виновен в убийстве Максанса и Мяты Азар». Подпись очень разборчивая: «Андре Азар». Мой дедушка прятал на чердаке все следы двойного преступления и единственное доказательство, которое могло бы изобличить виновного. Но сам он им никогда не воспользовался. Теперь же все это было в моих руках — и я еще даже не предчувствовал, какая опасность мне грозит.
В тот миг, когда я уже проваливался в сон, мне опять вспомнился младенец на тигровой шкуре. Эта фотография Андре не была вырвана, в отличие от других. Почему? Может быть, потому, что младенец невинен всегда и по определению? С этим вопросом я заснул.
А малыш по-прежнему здесь, на лужайке. Смотрит на мужчину. Но что же он делает? Он подходит к машине ближе. Я хотел бы задержать его. Нет, не получается! Мужчина, склонившийся над мотором, слышит, как он приближается. Он берет инструмент. Вот сейчас обернется. Сейчас я увижу лицо убийцы. Двойное предумышленное убийство. Я узнаю. Он поворачивается. Тот самый, кто был на лестнице! Чеканя каждое слово, он дышит мне в ухо:
— Только скажи отцу, что видел. Только попробуй, скажи, что видел, как я копался в машине, и я тебя убью!
Но договор между нами уже заключен и скреплен печатью. Я ничего не скажу папе, потому что не люблю его. «Убийца!» — кричит голос.
Одним прыжком я выскакиваю из кровати. Мне нужно предупредить дедушку, я должен сказать ему… Что ему сказать? Что Андре Азар вернулся, что он рыщет у дома? Но дедушка все равно не поверит — это ведь меня он боится.
Перед уходом в лицей я положил на кухонный столик гравюру, а на гравюру поставил маленькую кроваво-красную машинку «Динки». Как предупреждение.
На уроке английского я окаменел от ужаса при одной мысли: ведь это именно дедушка видел люк открытым и закрыл его, именно дедушка хлопнул слуховым окном у меня перед носом. Значит, он и сына своего предупредил, что малыш Нильс лазил на чердак и знает правду. Кто сможет обвинить Андре Азара? Дедушка, так до сих пор этого и не сделавший, и я! Я! Как я мог оказаться таким глупым, таким наивным, что не понял? Как не заметил, что сам я в этом пазле являюсь лишней частью?