Но он не хотел умирать с ними вместе - он хотел с ними жить.
Изо всех сил держась на плаву в волнах накатывающего от близящегося чудовища ужаса, Кили оглядел зал. Он правильно запомнил: едва удерживаемый единственной колонной, свод зала готов был рухнуть и перекрыть пластом камня проход в привратный чертог. Как бы ни была могуча Погибель Дьюрина, едва ли ей под силу проходить сквозь стены… Кили сбросил с плеча свой мешок, вытряхнул его на пол и схватил с горы с грохотом грянувших о камни вещей последнюю из найденных в комнате давным-давно мертвых К и Д хлопушек. Бросить вверх и надеяться, молиться, чтобы силы этого потешного разрыва хватило для того, чтобы обрушился надломленный свод…
Он бросил факел, ткнул в него длинный хвост хлопушки, глядя на растущее впереди зарево, на близящуюся Погибель, эту обретшую плоть тень с рисунка Ори, но видел вовсе не свою гибель… Десятки жизней он привел сюда, и здесь они угасли. Могила их - юных, веривших ему - распахнулась у него под ногами, и, завороженный этой бездной, он остался стоять.
И Тауриэль поняла. Он увидел отражение своего решения на лице ее. Вот сейчас он все сказал бы ей, объяснил, говорил бы, захлебываясь словами, лишь бы она поняла, лишь бы не смотрела так, не чувствовала того, чего он не заслужил!.. Чего он хотел - своей избранности, смысла в том, что выжил, доказательства того, что сам он - не зря? Что бы ни было это - оно было здесь, в глазах ее, как рунами на пергаменте.
Там, за вратами, солнце опускалось за горы, Зеркальное лежало внизу каплей сияющего темного неба, безразличное к тому, чья жизнь покоилась теперь на его дне. Они могут переубивать друг друга - гномы и орки - могут победить или проиграть, а завтра все равно будет рассвет. Фили лежит в могиле, а Гимли каждый день шутит. Торин мертв, а в волосах матери нет седины. Он позволил Тауриэль уйти, а Нали его любила. Это… это никак не связано. Ничего не связано. Он пытался править, а Бофур подарил ему скрипку, и он ушел пытаться вопреки погибели не умереть, потому что решил, будто в этом и есть смысл жизни, и где-то среди всего этого забыл, что нет и не может быть никакого смысла в том, чтобы петь песни, смеяться, курить и любить. Ему вспомнился убитый им на Эреборском склоне варг, и сцепившиеся в красном небе ворон и ястреб, и огненная луна. Он так старательно искал в этом знамения, так низко склонился над книгой этой, пытаясь прочесть в ней волю Создателя, а тот стоял в двух шагах и давным-давно сказал совсем ведь ясно: раз ты не мертв, то живи!
Да, он привел стольких на смерть, он совершил страшную ошибку, и может, умереть будет легче, чем жить с последствиями, и может его не за что любить, но это решать не ему.
И в последний остававшийся для этого миг он швырнул вверх рассыпавшую искры хлопушку и в оглушительным громом ударившем свирепом треске камня и огня бросился из-под рушащегося свода к Тауриэль, к жгущему глаза свету пылавшего за ее спиной мира.
***
В тронном чертоге грянул хохот.
- Вот еще! Построите вы, как же! - сквозь смех воскликнул король и махнул рукой Глойну, чтобы подошел. - Глянь на их чертежи и возьми парней сколько надо - пускай займутся. Видел я, как вы строите, - обратился он к послам короля Барда. - Дракон разок хвостом махнул - и все, камня на камне не осталось! У нас вон он сотню лет просидел - а все стоит, все на месте! Поучились бы хоть, соседи, сколько лет рядом-то живем.
Посланник - носивший фруктовое имя Перси, Дис хорошо его помнила, потому как король людей всегда отправлял в Эребор именно его, - улыбнулся и по-молодому тряхнул седовласой головой.
- Поучимся, владыка, раз уж даешь учителей!
Даин кивком отпустил Глоина и посланников, вперед выступили следующие просители, и Дис, поднявшись со своего места, незаметно выскользнула из тронного чертога. Она ничем не была больше связана с тем, кого звали королем: не была ему ни дочерью, ни сестрой, ни матерью, и долгожданная эта простоволосая доля доставляла ей радость. Пройдя короткой дорогой к воротам, она взошла на галерею над ними и остановилась у парапета, лицом к лицу с вечерним миром вокруг.
Шелестящий звон соснового дождя на склонах наполнял теплый вечерний воздух. Дис стояла, крутя в пальцах маленький угловатый рубиновый осколок, что передал ей вернувшийся из проклятого морийского похода Гимли. Он, Ори и Грани - только трое пришли из многих десятков уходивших. «Вот, он просил… Кили просил передать тебе, госпожа». Медленно и глубоко дыша, она закрыла глаза и подняла лицо навстречу алому прикосновению заката. Легкая тень на миг прикрыла солнце - высоко над Горой кружил ворон. Нори обещал не искать, не пытаться узнать — хотя разве ему можно запретить что-то, если всей силы королевских приказов и возглавляемой Двалином стражи это не удалось. Да и пускай, подумала она, пускай узнает, уж Нори умеет хранить тайны, свои и чужие.
На лестнице зазвучали шаги, и Дис, оглянувшись, чуть улыбнулась. Двалин, подойдя, остановился подле нее, тоже глядя на земли окрест. Оба они молчали, долго, и Дис кусала улыбающиеся почему-то губы и ждала, с веселым торжеством совсем как в детстве, за шахматной доской, когда разыграла хитрый план и, не объявив еще мат, уже на самом деле победила, а невнимательный брат еще не заметил этого и не понял.
- Синий тебе к лицу, - сказал наконец Двалин, неловко и оттого так сурово, будто грозил, а не хвалил.
- Благодарю, - улыбнулась Дис, потому что синее платье это ей и правда было к лицу, и легкий серо-голубой плащ, свободный от тяжелой рубиновой вышивки, тоже. Пускай думают, что она от горя, от очередного удара судьбы лишилась ума, вообразила невесть что и даже траур по сыну носить отказалась - ей было все равно. Она не желала больше скорбеть.
Пальцы ее привычно пробежали по царапинам на зажатом в ладони ее камне, слепо читая сложенные из них руны.
- Что это? - заметив, спросил Двалин.
Дис подняла камешек и посмотрела сквозь его алую глубину на свет.
- Первый счастливый рубин в моей жизни, - ответила она и улыбнулась сиявшим на поверхности камня словам.
«Я вернулся».
<p>
</p>