- Будущее мое определит семья. Отец мой не из богатых, но и не из бедных. До моего ухода в армию он был одним из уважаемых работников графа Браницкого, управлял одной их многочисленных экономий.
- Тогда за счастливое будущее, - предложил Квитковский, разливая по кружкам остатки самогона. – Пей, сотник! Неплохой самогон! Кто знает, когда еще доведется выпить вместе.
Хмель огнем расходился по пухлому телу сотника, глаза его загорелись упрямым, смелым огоньком.
- Остатки хлеба и сала оставьте себе, - предложил Квитковский Лебидю после того, как закончили еду. – И будем уходить, пока хозяин не навел на нас тех, кого мы не ждем.
- Нас хозяин позовет, когда темно станет. Он обещал на лодке перевезти через реку, я договорился, - тихо сказал Лебидь.
V
Хозяин разбудил Квитковского и Лебидя утром на рассвете.
- Пора в дорогу, пока народ спит, - говорил хозяин, толкая Квитковского.
Вышли на улицу. Лебидь наткнулся в темноте на рядом стоящую с сараем вербу. На улице было не только темно, но еще и прохладно. Квитковский почему-то стал дрожать.
- Страх от неизвестности, как встретят дома? – спросил Квитковского Лебидь.
- Та и мысли шарахаются от этого страха, летят за реку к тому клочку земли, на котором и до сих пор, как надеюсь, ждут человечность и счастье, - изрек Квитковский.
- Может, кого-нибудь они и ждут, только не нас. Мы развеяли по пылинке, рассеяли на чужих дорогах, расстреляли в тех битвах, которые не славой, а, вероятно,
позором лягут на нашу изувеченную жизнь.
- Снова по Виниченковому писанию? – пошутил Квитковский.
- Нет, не помню автора, - ответил Лебидь.
Впереди, с веслом в руках, шел крестьянин – хозяин сарая, за ним Лебидь, и позади Квитковский, тяжело ступая офицерскими сапогами. Как бы ему, Лебидю, хотелось сейчас сесть самому с веслом в руках в челнок, пробиться на нем к своему дому, к отцу и матери. Где только они теперь? Да и не плыть ему по реке далеко, река Гнилой Тикич далеко проплывает от Медвина. Было, с соседскими парнями ездил он из Медвина сюда, на эту речку – Гнилой Тикич, на рыбалку. С ночевкой на ней, он короткими летними вечерами, при костре читал свои стихи. Как, кажется, это было давно, а реально было недавно! Пролетело время и он, Хома Лебидь, вместо поэта, стал петлюровцем. И кому, какое дело, что он с романтических вершин свалился в смердящую яму.
Квитковский оборвал воспоминания Лебидя вопросом:
- Чего пан сотник пригорюнился?
- Мыслей о заботах полная голова.
- Страшновато?
- Не без этого, - признался Лебидь.
- Чего там бояться? Везде сегодня хозяйничают красные, а красные простого мужика не трогают.
- Мы схожие на простых мужиков? – с лукавством переспросил Лебидь.
- Схожие, схожие, - ответил Квитковский.
С прибрежья тянуло солоновато-кислым илом и рыбьей чешуей. Вот уж сквозь оконце примятого ивняка мелькнул плес Гнилого Тикича, у берега, заштрихованного смолистыми тенями деревьев, которые словно потонувшие великаны, стремятся восстать из глубины. Берег здесь черноземный, травянистый, и вода не шипит, как на песке, а глухо клокочет. На кого сердится она, обмывая землю с зарослями кустов. На левобережье вместо верб и кустарника залегли горбатые тени. Чем встретит их тот берег: мертвой тишиной или роковым выстрелом?
Как бы хотелось сейчас стать мальчиком, услышать материнское слово, забыть груз пережитого и ужас будущего! Кажется, все, когда сделают что-нибудь плохое, обращаются к своему детству. В этом есть утешение, но нет защиты: невинность детства не в силах смыть грязь, наросшую в годы зрелости.
Крестьянин, согнувши, вытащил из кустов челнок, показал на него Квитковскому и Лебидю, а сам широко перекрестился. Сотник сел первым, за ним капитан, а перевозчик руками и грудью нажал на нос челнока и вскочил в него, когда тот с плеском отделился от берега.
Темень придавливала суденышко к воде. Два человека, бывших военных, с оружием, а третий с веслом, настороженно следили за противоположным берегом. Вода как сама неизвестность, зажала долбленую посудину в тиски и что-то залепетала ей на своем языке. Пальцы Квитковского и Лебидя, сжимающие ручки браунингов, затекли, а челнок все колыхался и колыхался, выхватывая из помятых волн то плеск, то вздох, то клокот гнева.
С размаху надвинулся берег. Челнок мягко, как щепок, воткнулся в него носом, развернулся. Лебидь выскочил на податливые заросли, оглянулся вокруг, водя браунингом. На берегу летняя тишина, и только плеск воды нарушал ее. Все трое прислушались к этой тишине, и у крестьянина вырвался первый вздох облегчения:
- Слава Богу, приплыли. Добрый вам путь.