Противъ ожиданія инженера, Пасхаловъ сказалъ:
— Идемъ.
Они вернулись домой. Обѣдали вмѣстѣ, и отецъ Паведъ во время обѣда былъ грустенъ и вздыхалъ, а Арина Петровна сдержанно суетилась, бросала на Васильковскаго благодарные взгляды, и сыну совсѣмъ не надоѣдала… Потомъ, когда Пасхаловъ ушелъ къ себѣ, она дала волю своимъ чувствамъ, слезамъ и языку, проклинала страшными проклятіями Мосейку, евреевъ, говорила, что съ ними со всѣми сразу надо бы покончить, солдатъ противъ нихъ послать, — батальонъ, два батальона, полкъ, — и солдаты пусть ходятъ изъ квартиры въ квартиру, и гдѣ еврейская душа, такъ сейчасъ и убить. Васильковскій, досадливо морщась, останавливалъ тетку, и словомъ хмурымъ, и словомъ шуточнымъ, но она только сильнѣе распалялась, а o. Павелъ, котораго коробили ея слова, не отваживался высказаться, и только жевалъ губами и временами вздыхалъ…
Часа въ четыре Пасхаловъ опять ушелъ на кладбцще, и оставался тамъ до вечера, пока заперли калитку. И утромъ на другой день, очень рано, первый входилъ въ кладбищенскія ворота, и часовъ до одиннадцати бродилъ, ожидая чего-то. Чего? Онъ зналъ: Абрама, Хану, Розу…
Ихъ не привозили.
И около полудня Пасхаловъ пошелъ къ нимъ, въ больницу.
Подворотній Трохимъ встрѣтилъ его необыкновенно дружелюбно, радостно, и долго поздравлялъ «съ поправленіемъ здоровья». Онъ низко кланялся, и при этомъ снималъ съ головы уже не самодѣльную, похожую на боченокъ шапку, а богатую бобровую шапку съ синеватымъ бархатнымъ верхомъ
Въ больницѣ были безпорядокъ и суета, приввзено было много раневыхъ, и у воротъ толпились люди, родные, добивавшіеся впуска. Волновался и юлилъ фельдшеръ Небесный, бѣгая съ фотографическимъ аппаратомъ. А въ кабинетѣ на окнѣ, рядышкомъ, какъ убитые на кладбищѣ, лежали черные негативы и сушились.
— Господа евреи просили снимать раненыхъ, — съ выраженіемъ счастья и всхлипывая, объяснялъ Пасхалову Небесный. — И убитыхъ… Я, Федоръ Павловичъ, съ удовольствіемъ… Хорошую плату даже предлагаютъ, но это зачѣмъ же? Мнѣ не нужно платы, я очень радъ, я имъ это съ удовольствіемъ… Наши семинарскіе тутъ синагогу ихнюю поджигали, — я тоже снимочекъ сдѣлалъ… Очень интересно… Я и для васъ отпечатаю, Федоръ Павловичъ, на хромо-серебряной бумагѣ.
Абрама Пасхаловъ нашелъ перваго. Старикъ былъ живъ и въ сознаніи, и все умолялъ, чтобы сказали ему, гдѣ жена его и дочь. Жена и дочь лежали черезъ корридоръ, Хана — остывшимъ уже трупомъ, Роза — живою, съ признаками наступавшаго улучшенія.
Пасхаловъ долго смотрѣлъ на дѣвочку, отвернувъ одѣяло, смотрѣлъ на худыя, бѣлыя руки, на коротенькій шестой палецъ, торчавшій на лѣвой кисти у мизинца… «Бо Розочку Богъ таки любитъ… И ужъ она не будетъ терпѣть такія униженія, какъ ея родители»…
Онъ вышелъ потомъ изъ палаты въ корридоръ, и изъ корридора на улицу.
— Какія же распоряженія, Федоръ Павловичъ, — всхлипывая, погнался за нимъ Небесный.
Пасхаловъ не взглянулъ на него, не отвѣтилъ, и продолжалъ идти.
Онъ опять пришелъ на кладбище, и опять бродилъ здѣсь, — среди рыдавшихъ и среди навѣки умолкшихъ… Бродилъ до вечера, и когда вечеромъ рыдавшіе ушли, и остались только умолкшіе, — остался съ ними и онъ… И какъ они, молчалъ онъ, хоть и живой, и какъ они, молчалъ онъ и на другой день, когда измученные, потрясенные, въ ужасъ ввергнутые безплодными розысками въ теченіе долгой ночи, нашли его, наконецъ, пріѣхавшіе на еврейское кладбище о. Павелъ, Арина Петровна и инженеръ Васильковскій. Онъ не отвѣчалъ имъ на ихъ вопросы, онъ не зналъ, спрашиваютъ ли его; онъ медленно и не оглядываясь шелъ среди могилъ, впередъ, все впередъ…
Потомъ, внезапно повернувшись къ отцу, онъ отчетливо и твердо произнесъ:
— Ты права, сестра! Ты права.
… И изъ всѣхъ человѣческихъ словъ это были единственныя, которыя оставались теперь у него, и которыя и впослѣдствіи, въ теченіе всей недолгой и грустной его жизни, удалось кому-нибудь отъ него услышать:
— Ты права, сестра!..
И когда увозили его старики съ кладбища, на Александровскомъ проспектѣ встрѣтилась имъ, окруженная полиціей и быстро прискакавшими казаками, Наталья — спокойная, гордая, свѣтло улыбающаяся улыбкою мстигеля. Въ возбужденной толпѣ несся смутный гулъ: «убила губернатора, застрѣлила губернатора».
1908