— Майер… Да, Майер. Но, может быть, его самого обманули. Он прибежал впопыхах и сказал, что она готова все рассказать. Что она ждет в машине на задней улице. Я сразу поверил, потому что она обещала прийти…
— Кто — «она»? — навострился я.
— Кто? Флэйм, конечно…
О'Рурк вскинулся, бросился к полковнику, замахал руками, как ветряная мельница, готовая напасть на Дон-Кихота, затараторил.
— О'Рурк! — урезонил я его. — Значит, Флэйм… Значит, это она прикидывалась мужчиной, прикидывающимся женщиной… Это ее голос не давал покоя Микеле. Но она же собиралась за него замуж! Она… О'Рурк!
Мой взгляд, казалось, подействовал на сержанта. Он отвел глаза и уставился на носилки, с которыми появились в конторке гаража вместе двое парней в белых халатах:
— Видишь ли, Рэйс, я бы тебе давно все рассказал, но я поклялся Флэйм. Она потребовала ни полслова тебе не говорить. Давай-ка отправимся к ней, пусть она сама решает. Она нас ждет.
И вот лифт поднимал нас к квартире Флэйм. Я жег О'Рурка «этаким» взглядом, смотрел на него как… Как кто? Как на кого? В общем, смотрел.
Думай! Флэйм велела шевелить мозгами. Но не хватало у меня сил заставить свои извилины шевелиться.
Когда мы подъехали к дому, в котором находилась квартира Флэйм, уже светало. К машине подошел детектив Брофи.
— Помнишь, я звонил из аптеки? — напомнил мне О'Рурк. — Тогда я и направил людей к дому Флэйм. Охранять ее и взять Микеле, если появится.
— По какому обвинению?
— В убийстве жены. Лучше, чем ничего. Все-таки зацепки есть. Синильную кислоту просто так не купишь. Тем более если ты полусумасшедшая калека, которую не выпускают на улицу.
— Не вижу смысла, — мрачно заметил я.
— Я так не считаю, — возразил О'Рурк. — Как дела, Брофи?
— Доктор Горгон не входил, мисс Драммонд не выходила. Пока мы здесь, во всяком случае.
— Что ж, сейчас мы ее увидим, — сказал О'Рурк и направился к лифту.
Ночному лифтеру наш визит не пришелся по душе, но О'Рурк сунул ему под нос значок и приказал пошевеливаться.
На двенадцатом этаже стоял, опершись на перила, еще один полисмен в штатском.
Конечно же, Микеле Горгон пронюхал об интересе полиции и здесь уже не появится. Я сказал об этом О'Рурку. Тот вовсе не расстроился.
— Ну и черт с ним. Для меня сейчас главное — безопасность Флэйм. Как дела, Коэн?
— Ни звука. Никто не входил и не выходил. Ни из двенадцатой, ни из соседних.
Чернокожая служанка спала крепко. Дверь открылась не скоро.
— Мисс Драммонд… — начал О'Рурк и замолк.
Лилиан могла не открывать рта, мы прочитали ответ по ее лицу. И все же ее ответ поразил нас, когда мы его услышали. Мисс Драммонд покинула квартиру примерно за полчаса до нашего прибытия.
— Чуть-чуть опоздали, — поморщился О'Рурк.
— Мисс Драммонд оставила письмо для мистера Вильямса…
О'Рурк шагнул в квартиру столь энергично, что служанка едва успела посторониться. Он вошел в гостиную, взял со столика конверт, небрежно вскрыл его. Конверт он швырнул в корзину для бумаг, а листки протянул мне:
— Тебе адресовано.
— Вы из полиции, мистер? — испуганно спросила служанка. — Да, мисс Драммонд вела себя странно. Телефон звонил два раза.
— Первый раз звонил я, — кивнул О'Рурк.
— И почти сразу же раздался второй звонок, я даже заснуть не успела. Мисс Драммонд говорила громко, я все слышала. — «Должно быть, прильнув ухом к замочной скважине», — подумал я. — Конечно, я слышала только ее, про аэропорт разобрала.
— Какой аэропорт? — коршуном набросился на служанку О'Рурк. — Дьявол! Этот гад хочет повторить свой фокус.
Видя, что от служанки ничего больше не добьешься, он переключился на меня:
— Читай, Рэйс! Читай свое письмо!
Он схватил телефонную трубку и заорал:
— Аэропорт Рузвельта! К чертям номер, управление полиции!
Я углубился в торопливо набросанные рукою Флэйм строки. Первая из них несколько ошеломила меня. Вот они все перед вами:
«Я люблю тебя, Рэйс.
Странное начало последней воли, завещания Флэйм. Последней, если ты прочитаешь это письмо.
Вспоминается прошлое. Родителей я не знала. Детство прошло в приюте под Харрисбергом, в Пенсильвании. Но в этом приюте я узнала, что такое любовь матери. Сестра моя смягчала выпадавшие на мою долю тяготы, отвращала удары, неизбежные в те грубые, жестокие времена. Ее неоднократно хотели удочерить, но она избегала этого, напрашивалась на наказания, чтобы прослыть неисправимой, лишь бы ее не разлучили со мной. Своего она добилась, приютское начальство считало ее безнадежно испорченной, но на самом деле она оставалась доброй, чуткой, и дурными наклонностями в моей натуре я обязана вовсе не ей. А какая она была красавица!