— Благодарствуйте, — говорит Предводитель официантке-бурятке. На большой белой тарелке лежат дымящиеся позы. Юноши и девушки жадно поглядывают на тарелку. Вера рвет пальцами кусочек хлеба и катает шарики, которые проглатывает. В углу за другим столом время от времени взрывы хохота — там другая компания, повзрослее, позлее и поменьше. — Перекусим?
Взяв ножи и вилки, собравшиеся чинно приступают к ужину.
— Вот вы молчите, Вера, — говорит предводитель, обращаясь к ней с ножом и вилкой в руках, — а что вы думаете о происходящем? Вас оно задевает, трогает? Волнует?
— Я… Миша сказал, что у вас тут говорят о литературе. А тут в основном о политике, я в ней ничего не понимаю, — улыбается Вера.
— Но мы же как раз и говорим, что культура первична, — огорчается предводитель, — в том числе и литература, поэзия…
Взрыв хохота в углу. Вера вздрагивает. Мрачный качок поднимается, подходит с соседнему столику и что-то тихо говорит. Снова взрыв хохота, но уже слабее. Качок возвращается на место.
— Я люблю поэзию, — говорит Вера.
Глаза людей за столом загораются.
— Можете что-нибудь прочитать? — любезно и чуть насмешливо спрашивает Предводитель.
— Хорошо, — улыбается Вера, — слушайте. Это написал один мой знакомый. Могу наврать по памяти, но как-то так:
Вера читает спокойно, ровным голосом, почти без интонаций. За соседним столиком все стихает. В конце одна из девушек ойкает. Качок морщится:
— По-моему, это графомания. Скрестили ежа с ужом.
Михаил смотрит на Веру не отрываясь. Предводитель тоже не сводит с девушки глаз, но на лице его читается нечто иное. Он поворачивается к Михаилу и говорит вздрагивающим голосом:
— Михаил, я глубоко и жестоко разочарован. Вы говорили, что Вера — думающий и чувствующий человек, а она…
Он поворачивается к Вере:
— Я прошу вас уйти.
Вера ошарашена и обижена:
— Почему? Вам не понравилось?
— Это… вампирские вирши.
В зале повисает молчание.
Вера встает, снимает с крючка свой плащ. Михаил пытается ей помочь, она отталкивает его руку. Она нагибается к столу с плащом на руке и говорит предводителю в лицо:
— Я знаю.
ГЛАВА 5. ОТЧИТКА
По главной городской улице движется колонна. Из репродуктора ползущего за колонной автофургона несутся искаженные до неузнаваемости песни советских лет. Крупным планом — армейские ботинки, полы священнической рясы, гриндерсы, туфли на стоптанных каблуках. Над колонной развернуты плакаты: «Всех не сожрете!», «Нет — фашистской темной нечисти!», «Губернатор! Ты за народ или берешь у народа в рот?», реют красные, желто-синие и черно-бело-желтые флаги.
У некоторых в руках — обрезки труб, стальные прутья.
В колонне — бывший мент Алексей Крылов с семьей, миловидной женой-блондинкой и двумя мальчиками. Глаз у Алексея заплыл, половина лица багровая, но двигается он довольно бодро.
На перекрестке, поджидая колонну, стоит цепочка «терминаторов» с щитами и дубинками.
— Вот этого парня возьми, — говорит оператору Алена Ахматова, показывая на Крылова. Тот приближает изображение. Съемка ведется с третьего этажа одного из правительственных зданий.
— Для кого снимаем-то? — бурчит оператор.
— Для будущего.
В проеме двери образуется сияние, в сиянии угадывается фигура в священном облачении.
— Отец Владимир! — радушно поднимается из-за стола хозяин кабинета и жизнерадостно целует протянутую руку служителя культа, после чего крепко пожимает ее: — Ну здравствуй, Сережа. Как работается?
— Спасибо, Василий Юрьевич, с Божьей помощью.
Оба садятся в низкие кресла.
— Скажи, Сережа, что ты думаешь о бесах?
— Нам не положено, — коротко регочет отец Владимир.
— Я серьезно. К тебе бесноватые приходят?
— Полно. Бешенство матки, в основном.
— А есть такие, про которых непонятно, люди они или… нет?
— А кто же еще, Василий Юрьевич?