Эри послушно и доверчиво шагнул, инстинктивно выставив перед собой руки, сам не зная зачем, и почувствовал холодок открытого портала. Влажный пол под ногами сменился толстым ворсистым ковром, в мягкости которого мокрые ступни мгновенно утонули. Юноша потоптался немного и неуверенно оглянулся, все еще ощущая за спиной присутствие шартаасса. Стыдливо закутался в полотенце и нерешительно спросил:
— Ты не покажешь мне сегодня свое лицо? Почему?
— Покажу, — отозвался шартаасс. — Но не сразу. Иначе так неинтересно, верно?
Эри промолчал, ему снова вспомнилась та неукротимая ярость, с которой он сыпал магическими атаками на своих соперников, как свирепо вырывал сердца из их груди и как при этом чудовищно улыбался, слизывая с пальцев кровь. Варварские традиции шартаассов… Жестокость их была безгранична и поистине поражала. Никаких законов, кроме гласа Императора. Никаких принципов. Никакой морали. Кровь и Тьма — убийство и ярость.
И снова неизвестность сжала грудную клетку когтистыми лапами, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Эри в нерешительности застыл посреди комнаты. Внезапно почувствовал, как со стороны повеяло теплом: кажется, шартаасс развел в камине пламя своей магией. А потом он взял его за руку и потянул к кровати. Мягко, но настойчиво стянул полотенце. Юноша закусил губу, но сопротивляться не стал и, подчиняясь этим рукам, улегся на постель, не замечая, как дрожит уже почти беспрерывно, но не только от желания. Ему было страшно, да и кому не было бы на его месте? Лишившись возможности видеть, Эри потерял даже те крохи мужества, которые еще тлели в его душе.
А когда почувствовал, как шартаасс привязывает к решетке кровати его руки такими же шелковыми лентами, как и на глазах, то совсем испугался, сжимая вместе бедра. Теперь он ни в чем не был уверен.
К тому же шартаасс хранил молчание, и молчание это угнетало. Эри пытался сказать хоть что-нибудь, но в горле стал ком, губы пересохли. И он тоже молчал, ощущая, как глаза наполняются слезами. Может быть, этот шартаасс его сейчас выпьет? Кто знает, что за игру он ведет? Трахнет, выпьет кровь, а потом кинет где-нибудь отлеживаться, чтобы потом снова повторить. Сам ведь сказал, что просто неинтересно.
Эри часто-часто заморгал под повязкой, но одна слеза все же умудрилась каким-то образом скатиться вниз по щеке, когда он поднял голову, пытаясь понять, что сейчас делает шартаасс. И тут же ощутил прохладный язык, скользнувший по щеке и подхвативший эту слезу.
Задохнувшись, Эри откинул назад голову, дыша часто и возбужденно. Он и боялся, и желал, и эти противоречивые эмоции приводили его в смятение.
— Ты сделаешь мне больно? — наконец, не в силах и дальше выдерживать это гнетущее молчание и безызвестность, выпалил он тонким голосом.
— Ну что ты, риэшши, — немедленно отозвался его мучитель. — Как я могу? Наберись терпения, и ты все узнаешь.
Тихая усмешка, раздавшаяся совсем рядом, заставила Эри поежиться. Голос шартаасса, однако, показался ему смутно знакомым. Но он решил молчать, поняв, что ничего не добьется, как бы ни просил и ни умолял.
Шарт долго ждать себя не заставил. Вскоре Эри снова ощутил волнующее прикосновение его рук к своему телу, чужие губы сомкнулись на правой горошине соска, опаляя своим дыханием. Ладони заскользили вниз, оглаживая плоский живот, узкие бедра, а вслед за ними спустились и ненасытные губы, оставляя за собой на коже юноши огненный след поцелуев.
Было в этих его прикосновениях нечто такое, что заставляло все внутри Эри дрожать и сжиматься от смутного удивления и удовольствия. Ласки эти несли и наслаждение, и трепет, но ни в коем случае не были для него унизительны и грубы. Вот что удивляло. Даже Мердок, несмотря на свое хорошее отношение, хотя и не был груб в минуты близости, но брал его совершенно по-хозяйски, с полным правом, а иногда не утруждал себя прелюдией, только убеждался в том, что Эри тоже возбужден.
Незнакомец же, однако, не жалел времени на прелюдию, лаская и нежа пробудившееся тело майле так искусно, что оставалось лишь стонать и умолять о большем; в его опаляющих объятиях Эри ощущал себя красивой экзотической пташкой в золотой клетке. Вот только улететь он впервые не желал.
Руки шартаасса скользнули по внутренней стороне его бедер, раздвигая их в стороны, и там Эри ощутил его ненасытный рот. Холодный язык заскользил по поверхности бедер — от подколенной впадины до самых яичек, и он дернулся в своих шелковых путах, жалобно и тонко застонав. Эти постыдные ласки, которыми одарил его шартаасс и на которые никогда и в голову не приходило расщедриться Мердоку, жгли до пепла душу неискушенного Исаэри. Тело предавало его, колени сами собой широко разошлись в стороны, и он прогнулся в пояснице, стремясь глубже погрузиться в прохладный рот, ласкающий его так бесстыдно и жадно.
Тем не менее шарт не торопился. Его губы сомкнулись вокруг члена Эри, заскользив по нему упруго и мучительно медленно. Раз юноша ощутил, как острые зубы мягко задели нежную плоть, и сердце ушло в пятки, но шартаасс был слишком искусен — он лишь дразнил.
— Пой для меня, пташка моя. — Горячий шепот ввинчивался в уши, растекался по телу жидкой лавой и долгим эхом еще звучал в сознании. — Не стесняйся, прелесть, я ведь знаю, что тебе это нравится.
И Эри пел. Точнее, тонко, жалобно поскуливал, выгибаясь под умелыми руками. А когда почувствовал рот шартаасса между своих ягодиц — и вовсе вскрикнул. Прохладный скользкий язык неумолимо проникал внутрь его тела, и это было так восхитительно приятно, что он медленно умирал от стыда и желания податься навстречу. И как бы он себя ни сдерживал, у него ничего не выходило — бедра сами собой вошли в ритм, медленно толкаясь навстречу длинному языку, потому что когда тот погружался в него на немыслимую глубину, то каждый раз задевал какую-то точку, посылая по всему телу Эри огненные всполохи наслаждения.
А потом шартаасс вырисовывал этим самым языком влажные узоры на его животе, и длинные пальцы проникали туда, где только что был рот. Эри уже не мог кричать, он только всхлипывал, всем своим существом подаваясь навстречу, насаживаясь на эти восхитительно длинные пальцы, и бессвязно умолял до тех пор, пока его губами не завладели, заставляя замолчать. И если до этого момента он думал, что шартаасс не ведает стыда и меры в своих ласках, то глубоко ошибался.
Он завладел его ртом почти грубо, насилуя своим языком, глубокими толчками доставая почти до горла, и Эри мог только мычать, поражаясь длине чужого языка. Если Мердок так и мог, то юноша об этом никогда не подозревал. Он вообще с анатомией шартаассов, как оказалось, был знаком очень плохо…
Поцелуй был таким глубоким и страстным, что Эри казалось, будто он уже занимается любовью, словно шартаасс вошел в него и двигается теперь внутри ленивыми, медлительными толчками. Он даже не сразу понял, что тот уже разделся, только когда его ноги оказались закинутыми на талию шартаасса, почувствовал, как его прохладное, словно выточенное из мрамора и такое же твердое, тело прижимается к нему, покрывая собой полностью.
Эри всхлипнул в который раз, впервые жалея о невозможности обнять любовника, и как можно крепче обвил ногами его талию, охотно подавшись вперед бедрами. Чужая твердая и удивительно горячая плоть вошла в него легко, тут же погрузившись до основания, и в этот самый момент шартаасс его укусил.