За Костин столик сел высокий молодой человек, бритый, смуглый, в новом сером костюме. Он развернул номер «Правды», а суетившемуся между столиками коменданту повелительно бросил:
— Жиго де мутон!
Тот весело осклабился и живо подал две тарелки пшенного супа, с плавающими в нем стружками поджаренного лука и зеленоватыми кружочками конопляного масла. Костин сосед молча хлебал суп, закусывая черным хлебом и не переставая читать. Потом скомандовал:
— На второе — Камилл Демулен!
Костина невольная улыбка не заставила его даже повести бровью. Расторопный комендант принес им по рыхлой мясной котлете с картофелем.
Пообедав, Костя погрузил в трамвай пустые салазки, а через час волочил их за собой с поклажей по синему вечернему снегу московских переулков, мимо уютно светившихся окон. Чистое, до краев наполненное морозным воздухом небо дрожало крупными звездами.
Впервые за эти месяцы на Костю снизошло устойчивое ощущение спокойствия. Все устанавливалось на места. Ничто больше не оторвет его от книг. К нему приедет Оля, вот только он обоснуется в институте.
На Смоленской площади Костя остановился. Расправив плечи, улыбнулся и осторожным медленным вздохом набрал полную грудь холодного крепкого воздуха. Пальцы ног в сапогах пощипывало.
С угла Арбата бежал мальчишка и тонким голосом кричал:
— Свежий номер газеты! Владивосток — город нашенский! Новая речь Ленина!
К мальчишке подходили прохожие.
— Была Россия нэповская, будет социалистическая! Социализм — не икона!.. Ленин выступил на заседании Моссовета!
Костя быстро подогнал к тротуару салазки. Всего лишь второй месяц, как Ленин выздоровел после долгой болезни.
Утром, выйдя умыться, Костя в коридоре на стене прочел карандашное объявление:
«Обитателей третьего этажа просят не увлекаться шумными телодвижениями и не устраивать по вечерам кошконов, так как при этих условиях этажом ниже заниматься нет абсолютно никакой возможности. Если безобразия не прекратятся, будем жаловаться в партбюро».
По коридору шел в нижней рубашке, с расстегнутым воротом и с полотенцем на шее, громко топая желтыми австрийскими ботинками, широкоплечий студент с обильной русой шевелюрой.
— Скажите, пожалуйста, — Пересветов указал ему на объявление, — что такое «кошконы»?
— Кошачьи концерты, — охотно отвечал тот, останавливаясь. — А что?
Его голубые глаза приветливо смотрели на новичка.
— Кто же их устраивает? Кошки?
— Зачем кошки! Взрослые дяди школьничают.
Они познакомились. Комнаты их соседние. Голубоглазый оказался первокурсником философского отделения Сашей Михайловым, с Дальнего Востока.
Умывшись и вернувшись к себе, Костя посмотрел на брошенные вчера прямо на пол связки книг. Комендант сказал ему, что по сходной цене можно заказать плотникам книжные полки, но куда их ставить? С минуту подумав, Костя разложил прислоненную к стене вторую койку. На нее можно пока что книги класть, а Оля приедет, тогда все оборудуют.
Глава вторая
Уманская, к которой Пересветов обратился за своей рукописью и письменным отзывом Покровского, сказала, что и то и другое у слушателя Шандалова.
— Покровский разрешает ему знакомиться со вступительными работами. Шандалов — секретарь партбюро.
— Он все работы читает?
— Нет, некоторые. Он живет здесь, за стеной. Зайдите к нему сами.
По соседству с канцелярией на двери висела криво прибитая картонка; надпись на ней от руки гласила: «Библиотека». Пересветов постоял в нерешительности. За дверью слышались голоса и смех.
На его стук отворил, продолжая чему-то смеяться, молодой человек с «мушкетерской» рыжей бородкой, в накинутом на плечи коричневом пиджаке.
— Простите, мне сказали, здесь живет товарищ Шандалов, а написано «Библиотека»?..
Рыжебородый посторонился и, не разжимая улыбающихся, как-то лениво очерченных сочных губ, прихвативших мундштук трубки, молча пропустил Костю в большую комнату с двумя венецианскими окнами, разделению надвое зеленой ситцевой ширмой с желтыми петухами.
— Я — Шандалов, — отвечал, поднимаясь из-за стола, невысокий румяный юноша (так он молодо выглядел) с черными вьющимися густыми волосами. Ворот его темно-малиновой косоворотки был по-домашнему расстегнут, шаровары заправлены в сапоги. — Комнату действительно забирают под библиотеку. Мать! — крикнул он. — Я говорил тебе, чтобы к вечеру вещи были сложены!