У девушки большие черные очки в оправе, как у Шарлотты, но она... Копия Саванны. От образа моей сестры слова застревают в горле. Я плохо разглядел ее тогда в столовой, так что по-настоящему поражен сходством.
– Что? – спрашивает Белла, с любопытством разглядывая меня.
– Ты похожа... На мою сестру, – объясняю ей.
– У меня есть тетя?
Я киваю.
– Она моя близняшка.
– О, ну тогда понятно. По маминой линии нет близнецов.
– Ага, – бурчу я, все еще не веря в сходство.
– Ты действительно имел в виду то, что сказал? Правда хочешь узнать меня получше?
– робко спрашивает Белла.
В этот момент она так похожа на маленькую девочку, что мне приходится закрыть глаза, чтобы скрыть нахлынувшие эмоции.
Моя маленькая девочка. А я все пропустил...
– Да.
– Эм, ладно... – тихо говорит она.
Белла входит в комнату и садится на край кровати. Я стою, прислонившись к стене, скрестив руки на груди.
– Хм... Я играю в софтбол за Университет штата Луизиана, прям как должна была мама. Там круто, но пока мне трудно приспособиться к жизни вдали от дома. Я... Я люблю музыку. Вообще-то, я состою в оркестре. Играю на виолончели.
– Вау. Твоя мама играла на виолончели. Клянусь, она специально выбрала самый большой инструмент. Было забавно наблюдать, как она управляется с этой штуковиной. Она частенько злилась, если я не помогал ей. Ходила и бубнила: «Черт бы тебя побрал, Габриэль, ты вдвое больше меня! Помоги мне или я расскажу твоей маме», – вспоминая это, подражаю голосу Шарлотты и смеюсь про себя.
Я помню, как ее лицо краснело от гнева или от усердия, когда она тащила инструмент после каждой репетиции. Я смотрю на Беллу и она тоже улыбается.
– Ты любил ее? – в лоб спрашивает она, застигнув меня врасплох.
Я подхожу и сажусь рядом с ней на кровать.
– Не думаю, что когда-либо любил кого-то так же сильно, как твою маму, – признаюсь я.
Потому что, как бы мне не хотелось это признавать, но это правда. Никто не мог соперничать с Шарлоттой. Кроме, конечно, моей карьеры.
– Мама всегда повторяет нам, что бейсбол – это просто игра, что это не вся жизнь. Она говорит так из-за тебя, не так ли? – задает она вопрос, изучая свои руки.
– Я... Да, наверное, так и есть.
– Знаешь, я «легкая» двойняшка, – заявляет Белла, пихнув меня в плечо. – Девин сожрет тебя и выплюнет, прежде чем ты и глазом успеешь моргнуть. Он может быть таким с кем угодно, и уж тем более с тобой. Ему пришлось стать единственным мужчиной в доме, и он не воспринимает эту работу легкомысленно, – она ищет что-то в моих глазах.
– Похоже, он пошел в Гэвинвудов, а ты скорее в Дэниелсов, – улыбаюсь я.
– Питчер, мяч которого я отбила на прошлой игре, поспорил бы с этим, – смеется она.
– Как и твоя мама. У нее был талант. Она тебе рассказывала? Чарли скромная, не позволяй ей себя одурачить, – гордо говорю я.
– Нет, не рассказывала.
Она смотрит на меня и наши взгляды встречаются.
– Я... Я рада, что ты – это ты.
Внезапно она прерывает зрительный контакт.
– Что ты имеешь в виду?
– Я часто представляла, как встречусь с тобой и каким ты будешь. Все не так уж плохо. — Она подмигивает.
Она растопила мое сердце, и я точно знаю, что характером она истинная Дэниелс. Она очаровательна, как и ее мать, и обвила меня вокруг пальца, так же быстро.
Шарлотта
– Девин, – зову, стуча в его дверь. – Давай, дорогой, открой, пожалуйста. – Мой голос начинает дрожать.
Дверь открывается, но это Маклин.
– Здравствуйте, мадам, – бормочет он со склоненной головой.
– Я – мама Мак, а не королева. Девин там? – спрашиваю, заглядывая в квартиру.
– Он в своей комнате.
Он открывает дверь и отскакивает в сторону, чтобы впустить меня.
Захожу внутрь, стараясь не замечать пустых коробок из под пиццы и пивных банок, разбросанных по полу гостиной. Игнорирую вонь заплесневелого сыра и носков, продолжая идти к двери спальни Девина.
– Девин, детка, открой.
Тихо стучу в дверь. Ответом мне становиться тишина. Я устало выдыхаю.
– Дев... – Голос все-таки срывается, и из меня выскальзывает тихий всхлип.
Зажимаю рот рукой, чтобы подавить его, но слишком поздно. Дверь распахивается представляя мне разъяренного Девина.
– Прости меня, – шепчу я.
Одинокая слезинка стекает по моему лицу, и его гнев смягчается.
– Мама... – он тянется ко мне, и я сжимаю его в объятиях, тихо плача в его грудь.
Он заводит нас в свою комнату, закрывает дверь, пока я вытираю слезы.
– Ты не должен видеть меня такой, – разочарованно вздыхаю я, все ещё похлипывая.
– Какой же? Обычным человеком? – с улыбкой спрашивает он. – Боже, мама, я постоянно дрался с детьми в школе, потому что заявлял им, что ты робот, а они говорили мне, что я лгу. Но я продолжал настаивать, что моя мама робот, потому что никогда не плачет.
Услышав эти слова, я снова рыдаю, только теперь сильнее.
– Я не... Я просто пыталась быть сильной ради вас с сестрой. Мне пришлось быть и матерью, и отцом... И я...
Я что? Проявление эмоций и плач делали бы меня слабой? Мой сын вырос, думая, что я чертов робот, потому что не хотела чтобы они видели, как я страдаю. Может быть, стоило иногда быть слабой, а не просто притворяться, что все замечательно?
– Я держала тебя от отца не потому что мне было жалко, Девин. Он просто…
– Не хотел нас. Я знаю, – стиснув зубы, выплевывает сын.
– Он... он тебе это сказал? – потрясено уточняю я.
– Я случайно услышал, — объясняет Девин, пялясь в пол.