Расхаживая по комнате быстро и легко, точно ее ветром носило, она отирала лицо мокрым полотенцем и все искала чего-то, хватая с туалетного стола гребенки, щетки, тотчас же швыряла их на место. Облизывала губы, кусала их.
— Пить, Самгин, страшно хочу пить…
Зрачки ее были расширены и помутнели, опухшие веки, утомленно мигая, становились все более красными. И заплакав, разрывая мокрый от слез платок, она кричала:
— Он был мне ближе матери… такой смешной, милый. И милая его любовь к народу… А они, на кладбище, говорят, что студенты нарыли ям, чтоб возбудить народ против царя. О, боже мой…
Самгин растерялся, он еще не умел утешать плачущих девиц и находил, что Варвара плачет слишком картинно для того, чтоб это было искренно. Но она и сама успокоилась, как только пришла мощная Анфимьевна и ласково, но деловито начала рассказывать:
— Перенесли его в часовенку, а домой не хотят отпускать, очень упрашивали не брать домой Хрисанфа Васильевича. Судите сами, говорят, какие же теперь возможные похороны, когда торжество.
Пригорюнясь, кухарка сказала:
— И верно, Варя, что уж дразнить царя? Бог с ними, со всеми; их грех, их ответ.
Варвара молча кивала головой, попросив чаю, ушла к себе, а через несколько минут явилась в черном платье, причесанная, с лицом хотя и печальным, но успокоенным.
За чаем Клим, посмотрев на часы, беспокойно спросил:
— А как вы думаете: найдет Лидия этого Диомидова?
— Как же я могу знать? — сухо сказала она и пророчески, тоном человека с большим жизненным опытом, заговорила:
— Я не одобряю ее отношение к нему. Она не различает любовь от жалости и ее ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, — но разве можно любить такого? Женщины любят сильных и смелых, этих они любят искренно и долго. Любят, конечно, и людей со странностями. Какой-то ученый немец сказал: «Чтобы быть замеченным, нужно впадать в странности».
Как будто забыв о смерти вотчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его глазах. Потом она вспомнила, что надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная красота.
Клим чувствовал себя все более тревожно, неловко, он понимал, что было бы вообще приличнее и тактичнее по отношению к Лидии, если бы он ходил по улицам, искал ее вместо того, чтоб сидеть здесь и пить чай. Но теперь и уйти неловко.
Было уже темно, когда вбежала Лидия, а Макаров ввел под руку Диомидова. Самгину показалось, что все в комнате вздрогнуло, и опустился потолок. Диомидов шагал, прихрамывая, кисть его левой руки была обернута фуражкой Макарова и подвязана обрывком какой-то тряпки к шее. Не своим голосом он говорил, задыхаясь:
— Я ведь знал, я не хотел…
Светлые его волосы свалялись на голове комьями овечьей шерсти; один глаз затек темной опухолью, а другой, широко раскрытый и мутный, страшно вытаращен. Он был весь в лохмотьях, штанина разорвана поперек, в дыре дрожало голое колено, и эта дрожь круглой кости, обтянутой грязной кожей, была отвратительна.
Макаров бережно усадил его на стул у двери, обычное место Диомидова в этой комнате; бутафор утвердил на полу прыгающую ногу и, стряхивая рукой пыль с головы, сипло зарычал:
— Я говорил: расколоть, раздробить надо, чтобы не давили друг друга. О, Господи!
— Ну-с, что же будем делать? — резко спросил Макаров Лидию. — Горячей воды нужно, белья. Нужно было отвезти его в больницу, а не сюда…
— Молчите! Или — уходите прочь, — крикнула Лидия, убегая в кухню. Ее злой крик заставил Варвару завыть голосом деревенской бабы-кликуши:
— Нужно судить, проклясть, казнить…
Глядя на Диомидова, она схватилась за голову, качалась, сидя на стуле, и топала ногами. Диомидов тоже смотрел на нее вытаращенным взглядом и кричал:
— Каждому — свое пространство! И — не смейте! Никаких приманок! Не надо конфет! Не надо кружек!
Нога его снова начала прыгать, дробно притопывая по полу, колено выскакивало из дыры; он распространял тяжелый запах кала. Макаров придерживал его за плечо и громко, угрюмо говорил Варваре:
— Белья дайте, полотенцев… Что же кричать? Казнят, не беспокойтесь.
— Каждый — отдельно, — выкрикивал Диомидов, из его глаз двумя непрерывными струйками текли слезы.
Вбежала Лидия; оттолкнув Макарова, легко поставив Диомидова на ноги, она повела его в кухню.