— Он и ведет себя так, словно заново родился, — с игривой улыбкой замечает его жена в разговоре со своей близкой подругой Дели Берни. Брэди Кинкайд, растерзанный Зверем в тот момент, когда запускал своего бумажного змея, по-прежнему мертв. А Марти Кослоу, сидевший с ним в школе за одной партой, по-прежнему калека.
Одни вещи меняются, другие — нет. Год в Таркерс Миллс заканчивается так же, как и начинался: за окном завывает ветер, бушует метель, и где-то в ночи крадется Зверь. Он здесь, неподалеку.
Марти Кослоу вместе со своим дядей Элом сидит в гостиной дома Кослоу, и они смотрят телевизионную развлекательную новогоднюю программу Дика Кларка. Дядя Эл удобно устроился на кушетке, а Марти поставил кресло прямо напротив телевизора. На коленях у него лежит пистолет — кольт тридцать восьмого калибра, в барабане которого всего две пули, и обе они из чистого серебра. Их изготовил друг дяди Эла из Хэмпдэна Мак Маккатчин. После некоторых возражений Мак согласился выполнить просьбу приятеля и расплавил на огне газовой горелки серебряную ложку Марти. Он же отмерил необходимое количество пороху, достаточное для выстрела, но не слишком большое, чтобы пуля в полете не начала кувыркаться.
— Я не гарантирую, что они сработают, — сказал он дяде Элу, — однако надеюсь, это так и будет. На кого ты собираешься охотиться, Эл? На оборотня или на вампира?
— На обоих сразу, — говорит тот с ответной улыбкой на губах, — Потому-то мне и нужны две штуки. Поблизости шаталось еще какое-то привидение, но его отец умер в Северной Дакоте, и ему пришлось срочно лететь в Фарго. — Друзья весело смеются над этой шуткой, после чего Эл объясняет: — Вообще-то, они предназначены для моего племянника. Он окончательно спятил, насмотревшись фильмов ужасов, и я полагаю, это будет неплохим подарком для него на Рождество.
— Ладно. Если он как-нибудь ночью с перепугу влепит одну из них в деревянную дверь собственной спальни, не сочти за труд привезти мне то, что останется. Будет любопытно посмотреть.
На самом деле дядя Эл не знает, что и думать. Он не приезжал в Таркерс Миллс и не видел Марти, с тех пор как расстался с ним в День Независимости. Как было нетрудно предположить заранее, его сестра пришла в ярость, узнав, что это он дал мальчику фейерверки. «Он же мог погибнуть из-за твоей глупости, идиот! Ты вообще отдавал себе отчет в том, что делаешь?» Так она орала на него по телефону.
«Похоже, именно фейерверк его и спас», — начинает было оправдываться дядя Эл, но на другом конце провода швыряют трубку, и связь обрывается. Эл знает: его сестра — исключительно упрямая женщина, и если ей не хочется чего-то слушать, она ни за что не станет.
И вдруг в начале декабря ему позвонил сам Марти.
— Мне надо увидеться с тобой дядя Эл, — сказал он. — Ты — единственный, с кем я могу поговорить.
— Я в немилости у твоей мамы, малыш, — ответил Эл.
— Это очень важно, — настаивал Марти. — Пожалуйста. Пожалуйста.
Итак, он все же приехал в Таркерс Миллс и мужественно встретил ледяное, осуждающее молчание сестры. Холодным и ясным декабрьским утром Эл поехал кататься по окрестностям городка на своей спортивной машине и взял с собой племянника, бережно перенеся его на руках из кресла на сиденье для пассажира. На сей раз Эл не гнал машину, как сумасшедший, и их дружный смех, заглушаемый ревом мотора, не разносился в морозном зимнем воздухе. Дядя Эл сидел молча, слушая то, что рассказывал ему мальчик, чувствуя, как с каждой минутой в его душе растут тревога и беспокойство.