— Я не хотела тебя будить, — виновато сказала она.
Волосы у нее были мокрые, и с них капала вода — на улице шел дождь.
— Я на минутку, я только хотела посмотреть на тебя. Я просто свер-нула с дороги, меня там ждут. Я тревожилась за тебя: ты здоров?
— Я простудился…
— Ты береги себя, ладно? Ты ведь уже не мальчик.
— Ага, я старик.
Она прижалась мокрым лицом к моему лицу и стала осторожно це-ловать мои глаза, лоб, щеки.
— Нет. Нет. Какой из тебя старик. Ты еще и меня переживешь.
— Переоденься, ты же совсем промокла.
— Нет, мне пора, — она встала, — Ты береги себя. Я хотела тебе ска-зать…
— Что?
— Знаешь, о чем я жалею больше всего? Нет, я потом тебе скажу, ко-гда вернусь. Береги себя.
А через неделю пришло письмо. Оно начиналось без приветствий:
"Я так и не посмела сказать тебе это в глаза. Ты запретил мне гово-рить об этом, и я не говорила, но я много об этом думала. Тогда я специ-ально приехала, чтобы сказать тебе, но не посмела. Но так, на расстоянии, я могу сказать тебе об этом. Знаешь, о чем я жалею больше всего? О том, что тогда нам помешала тревога.
Знаешь, эта война за кольца…. Сейчас, когда я могу потерять свое кольцо, и Идрай может потерять свое, и каждый из нас, я не боюсь этого. Я боюсь только, что умру и оставлю тебя одного"
29-30 сентября 2000 г.
7. В покинутом храме.
Уже третий день идет дождь. На многие лиги вокруг нет никого, мы здесь одни — я и этот мертвец, вот уже три дня мы одни в развалинах ста-рого храма. Он лежит на каменном полу возле полуразрушенной, заросшей мхом стены, а я смотрю на него, и у меня тягостно на душе. Я не могу уйти отсюда, я должна дождаться птиц своих, выпущенных на разведку. Я вы-нуждена оставаться в этих развалинах наедине с телом человека, в смерти которого я невольно была виновата.
Храм стоит на вершине холма. Внизу все заволок густой туман, а здесь, наверху, моросит мелкий дождь, тихий, почти неслышный. Из-за тумана не видно ничего вокруг, но я знаю, что три дня назад эта местность выглядела иначе, чем теперь. И причина этих изменений — я.
Три дня назад здесь, в долине, должна была начаться битва, и тогда же я впервые увидела этот храм. На вершине безлесного холма, среди от-желтевающих трав возвышались бело-серые стены. Были они все в потеках и пятнах, в трещинах между камнями рос светло-зеленый блестящий мох. Крыши не было, и несколько колонн, некогда поддерживавших свод, тупо торчали у входа. Внутри царило запустение, по стенам свисали грязные обрывки полуистлевших гобеленов, в углах скопился сор, и только огром-ные алтарь возвышался посреди — обработанный временем, сглаженный кусок серого гранита, как встарь ожидающий молитв и воскурений.
У самого подножья холма, в зарослях пожелтевшего ольховника петлял мутный ручей. И дальше — до самого горизонта — тянулись перелес-ки, маленькие заболоченные озера в понижениях, выступы горных пород, белеющие среди пожухлой травы. Все было желтоватое, красноватое, бу-рое, и только камыши зеленели в озерах.
И среди этой неяркой, притихшей осени, под низким нависающим небом то там, то здесь чернели группки вооруженных людей. Я смотрела на них, прислонившись к колонне у входа, и ждала. Ибо исход этой битвы не зависел от них, от тех, кто был на поле боя, исход этой битвы должна была определить я.
Я смотрела — вот так, свысока — на то, как они сражаются и умирают там, в долине. И ждала — без тревог и страхов, ждала своего часа. И когда победа Идрая стала несомненной, я очень тихо сказала несколько слов.
И земля взбесилась. И небо обрушилось на землю. И все заволокла тьма, пронизанная вспышками молний. Тысячелетние земные пласты вздымались и сминались в складки, и разламывались трещинами горные породы, давно уже привыкшие к покою…
А потом наступила тишина. Белый плотный туман опустился на землю, скрывая то, что я натворила. Я отступила назад, в храм. Восточная стена рухнула, алтарь раскололся посередине, в остальном ничего не изме-нилось. И тогда я выпустила своих воронов, они покружили над храмом, насмешливо каркая, и полетели прочь, и я осталась одна.
Прошла ночь, и снова наступило утро. Туман не рассеивался, и я в глубине души была этому рада: мне не слишком хотелось смотреть на то, что я здесь устроила. К тому же я и так знала, что скрывает этот туман: вздыбленные холмы, крутостенные расщелины, гиблые болота на месте лесов. Несколько раз за эту ночь я шептала мне одной известные слова, ус-покаивая все еще рассерженную землю. И вот настало утро.
Стояла тишина, только мелкая морось дождя производила какие-то почти неслышные звуки. И вдруг из тумана перед самым входом в храм вынырнул человек. Я вскочила. Это было страшной неожиданностью для меня; казалось, что на десятки лиг вокруг нет ни единой живой души, ни птицы, ни зверя. Никто не смог бы выжить в этом аду…. И в первый миг нашей встречи мне почудилось, что это и есть привидение, призрак всех тех людей, которые погибли по моей воле в долине…. И меня охватил мгновенный ужас…
Он был высок, худощав и страшно, безобразно грязен — этот человек. Весь он был в черной болотной грязи, уже засохшей и отваливающейся ошметками. Из одежды на нем сохранилась только искореженная и оплав-ленная короткая кольчуга; от туники, надеваемой под кольчугу, почти ни-чего не осталось, лишь несколько грязных лоскутов свисало вдоль обо-женных бедер. Короткие черные волосы слипшимися прядями торчали во все стороны.
Несколько секунд я смотрела в его полубезумные, измученные глаза и вдруг — узнала его. Я видела его прошлой весной во дворце Идрая, он был, кажется, заместителем командира авесты, охранявшей дворец. Я уз-нала его, и он узнал меня, властительницу неба и земли. И понял все. И с хриплым вскриком кинулся на меня.
Я шарахнулась в сторону. Я могла убить его одним словом, одним жестом, но мне и в голову это не пришло. Все вышло так нелепо. Он спо-ткнулся и ударился головой о край алтаря. Когда я коснулась его, он был уже мертв.
Мне страшно, безумно жаль его. Выжить в таком аду, чтобы уме-реть, проломив себе голову при падении. Я не могу его даже похоронить: здесь нечем вырыть могилу, а применять магию я не хочу. Я смотрю на не-го, и у меня тяжело на душе. Мне не жаль тех, безымянных, людей, по-гибших в долине, но его мне почему-то жаль. Третий день идет дождь, тре-тий день я сижу с его телом в разрушенном храме и думаю о том, как это могло выйти. Такая нелепая случайность.
Ночью, когда я не вижу его, лучше. Как это все-таки странно. Я могу так бесконечно много, и все они — земля и леса, дожди и ветра — прощают мне то, что я делаю с ними. Бесконечная природа прощает мне все, а ни-чтожные люди, малая — и далеко не самая важная — часть природы, они…
В темноте слышен шум крыльев. Это мои вороны, они кружат надо мной в ночном небе. Теперь я могу уйти отсюда. И я ухожу. Невольно я оглядываюсь туда, где, невидимое в темноте, лежит мертвое тело. Я остав-ляю его дождям и ветрам, они справятся с его погребением лучше, чем я.
30 сентября 2000 г.
8. Вторая жизнь.
"Зачем тебе это нужно, Иариалиа?"
"Мне его жалко"
"Ты совершаешь ошибку"
"Пусть"
"Ты раскаешься, Иариалиа"
"Я хочу, чтобы он жил. Я хочу дать ему шанс. Я уже решила, Ауро-ниадиад, не отговаривай меня"
Он пришел в себя от холода. Дождь все еще шел, тихий, неспешный осенний дождь, и воздух наполнен был запахами мокрой листвы и земли. Дождь шел на многие лиги вокруг — над крестьянскими полями у Бругге, над заречными лесами и над изувеченными колдовством землями, равно окропляя все мелкой осенней сыростью. Было очень холодно. И очень больно. От боли путались мысли. А вокруг стояла такая тишина.