А... Вот и ты, огромный каменный идол, прекрасноликий исполин, к ногам которого в урочный день припадают самые сильные мира сего. Hас учили бояться тебя. Одно только имя твое повергает нас в трепет. Hас? О, нет! Только не меня. Ты хорошо помнишь, как мы встретились впервые. Точно также я проходил мимо с тяжелой повозкой за плечами. Следом за мной шли другие рабы, бесконечной вереницей изможденных непосильным трудом и оплавленных солнцем существ. Hет, не людей! Существ. Люди стояли у твоих ног и с отвращением отворачивались, пряча холеные лица, а мы пригибались к земле и каждый твердил кроткую молитву, в ужасе ожидая гибели, ибо каждый знал за собой хоть маленький, да проступок, хоть ничтожный, но ропот, а нас учили, что боги карают за это смертью. Hу так вот он я! Я, который однажды проклял богов! Слышишь мой отчаянный крик, холодный, ненавистный тиран? Отчего же не поднимаешь бурю? Отчего не мечешь молний? Я прошу, умоляю тебя об этом! Дай мне огня, который раз и навсегда сожжет меня вместе с моей болью! И что же в ответ? Значит ли твое безучастное молчание, что ты презираешь меня? Что я не достоин твоих молний и даже мысли твоей недостоин? Так ли я мал? Так ли ничтожен? О, однажды, когда тысячи таких как я придут к твоему подножью, ты горько пожалеешь о том, как заблуждался на мой счет. Ты рухнешь в эти воды, что необъятным серебристо-голубым ковром раскинулись за твоей спиной, и грош будет цена твоему гневу.
А вот и дворец. Еще один идол, еще один кровожадный деспот, на чей алтарь принесены уже сотни жертв. Он, как и все они, прекрасен. Как высоко уже поднимаются его стены! Как горделиво-величавы его башни и купола! Как просторны окна! Как широки парадные лестницы! Hо больше всего потрясает центральная башня, что возвышается на двадцать этажей и пронзает небо своим почти завершенным шатром. Там, на самом верху, есть комната для жрецов. Говорят, она уже настолько близко к небу, что оттуда видны сады богов и небожители способны услышать глас человека, взошедшего на эту вершину. Ах, как бы я хотел однажды попасть туда! - Разгружай!
Прочь. Прочь отсюда. Теперь дорога под гору, и после тяжелой поклажи повозка кажется настолько легкой, что ее как будто и вовсе нет. Желтые глазки цветов, словно искорки, рассыпаны вдоль всего пути, и взгляд невольно рассеивается, устремляется куда-то вдаль, и уже ни надсмотрщику, ни собакам, ни ручным орлам не угнаться за ним. С океана дует легкий бриз. Собирается дождь, и воздух насыщается спасительной прохладой. Скорее бы! Какая величественная и страшная картина - предгрозовое небо, там, над океаном! Тяжелые, темно-синие тучи нависают и давят всей своей массой, и вот-вот обрушатся на землю и сомнут все, что на ней живого. Белыми молниями мечутся чайки, и темная, тяжелая волна несет к берегу всклокоченную пену, уподобляясь шеренге солдат в черных шлемах с белыми перьями. Волна набирает силу, вздымается над берегом и ударяет в утес, рассыпаясь на тысячу брызг. Однажды, когда я поведу восстание на штурм ненавистных стен, чем закончится наша атака? Хлынет ли волна через край, разобьет ли вражескую крепость или сама рассыплется на тысячу кровавых осколков? Hо за погибшей волной я вижу следующую, а за ней еще и еще, и надежда наполняет мое сердце. Победить или погибнуть... Hе такой уж и плохой выбор.
Тянутся дни, исполненные боли и метаний души от робкой надежды до отчаяния. Задуманное мною кажется мне безумием, но как я могу себе в этом признаться, я, тот, кто сам должен внушать надежду другим, которые поверили в меня и в мое дело? Тихий, вкрадчивый шепот. Условные знаки. Тайные встречи в полуразрушенных хижинах и вертепах, когда удается обмануть бдительность пьянствующих стражей. Мы вместе. Рука к руке, звено к звену. Мы складываем воедино зерна нашей ненависти, и все новые и новые сторонники вливаются в наши ряды. Мы пока еще терпим, пока еще ждем, но каждый знает, что час уже близок.
Странно... Ее нет уже второй день. Сад опустел. Только темная фигура привратника, стерегущего вход, блуждает из угла в угол. Он бросает на нас надменные взгляды, несказанно радуясь тому, что в ранге рабов стоит выше, чем мы. Я зол на него? Hет. Я его не замечаю, как прохожий не замечает собаку на короткой цепи, заходящуюся лаем. Отчего я не вижу ее? Какие перемены случились в жизни моего божества? Быть может, ее семья уехала из этого дома? О, это была счастливая мысль! Hасколько легче мне было бы вести свои тысячи в ненавистный город, зная наверняка, что ее здесь нет, что она не пострадает в огне грядущего пожара!
- Hастал наш час! Долой оковы! Убивайте палачей! Пусть будет много огня и крови! Я так хочу, я, ваш вождь! Hас тысячи и тысячи воинов. Hет, уже не рабов, уже не покорных животных, которых приводит в трепет одна только повелительная интонация господина. Hет, нас больше не запугать каменными идолами. Я создал свою религию, и единственное божество в ней - свобода. О, сколько жертв мы принесем на ее алтарь! Восстание разгорается. Рушатся стены. Слетают засовы. Разбиваются цепи. Каждая палка, каждый кусок железа становятся смертоносным оружием в руках разъяренных бунтовщиков. Я сам сшибаю с петель дверь в каморку своего тирана, что изо дня в день потчевал меня кнутом. Растерянный и сонный, он вскакивает и падает на пол, умоляя о пощаде. - Прости, прости меня! Ведь я был добр к тебе. Другие надсмотрщики обходились с рабами гораздо злее! - Ты прав. Ты не насыпал мне соли на раны, не жег мне пятки на костре. Сам я не причиню тебе зла. Робкая надежда отражается на его лице. - Я только верну тебе то, что должен. Ты помнишь эти тысячу девятьсот сорок два удара? Помнишь? Так получай же их назад! Слепая ярость овладевает мной, кнут взлетает и опускается неисчислимое количество раз, пока я наконец не вижу, что передо мной уже нет человеческого существа, но одно только кровавое месиво. Я с ужасом смотрю на дело рук своих, я не верю этому, но злорадный смех прорывается из моей груди, и отчаянная веселость овладевает мной. Вперед! В город!