Ванесса трясет головой и понимает: запах исходит от нее самой. Гарью пахнут ее волосы. Как в тот день, когда она, маленькая, ходила на Ульсоновский холм, смотреть, как разжигают костры в честь прихода весны.
Она проходит через гостиную в кухню, где Мелвин играет, как будто две ложки танцуют друг с другом на столе. Иногда он бывает ужасно милый. Даже не верится, что он на пятьдесят процентов состоит из генов Никке.
Ванесса бросает ночную рубашку на пол в ванной и включает душ. Труба кашляет и выплевывает струю ледяной воды. С тех пор как Никке собственноручно заменил несколько труб и установил новый смеситель, душ ведет себя совершенно непредсказуемо. Мама пыталась протестовать, но все, как обычно, кончилось тем, что Никке сделал по-своему.
Каким-то чудом Ванессе удалось установить нормальную температуру. Она вымыла голову маминым шампунем, который сладко пах чем-то похожим на кокос. Но мистический запах гари не смывался. Ванесса плеснула на волосы еще пригоршню шампуня и вымыла голову второй раз.
Завернувшись в банный халат, она вернулась в свою комнату и включила радио. На фоне истеричных рекламных голосов все, происходящее в ее жизни, показалось ей более или менее нормальным. Ванесса подняла жалюзи и улыбнулась. Сегодня можно одеться полегче. Скорее на улицу, к солнцу.
— А ну сделай радио потише! — заорал из кухни Никке «полицейским» голосом.
Ванесса притворилась, что не слышит.
«Я не виновата, что у тебя похмелье», — думает она, проводя роликом дезодоранта под мышками.
Она одевается, берет косметичку и идет к большому зеркалу, стоящему возле стены.
В зеркале ее нет.
Ванесса пристально вглядывается в пустое зеркало. Поднимает руку перед собой — ну вот же она, ее рука. Снова смотрит в зеркало — там ничего нет.
Спустя минуту Ванесса понимает, что еще спит.
Она улыбается. Если знаешь, что спишь, то можно попытаться управлять своим сном.
Отложив косметичку, она идет на кухню.
— Привет, — говорит она.
Никто не отвечает. Она действительно невидима. Никке полуспит, облокотившись на руку. От него пахнет вчерашним пивом. Мама с усталым видом жует бутерброд с ветчиной, листая каталог какого-то ювелирного магазина. Только Мелвин оборачивается, как будто что-то услышал, но он определенно не видит ее.
Ванесса встает рядом с Никке.
— Что, похмелье, да? — шепчет она ему на ухо.
Никакой реакции. Ванесса хихикает. Ей стало очень весело.
— Знаешь, как я тебя ненавижу? — говорит она Никке. — Ты дурак и лузер, хоть сам об этом даже не подозреваешь. Знаешь, что в тебе самое противное? То, что ты считаешь себя таким крутым.
Вдруг ее ладони касается что-то мокрое и шершавое. Ванесса опускает глаза и видит Фрассе, который лижет ей руку.
— Что Флассе делает? — спрашивает Мелвин своим тонким голоском.
Мама смотрит на пса.
— А бог его знает, — говорит она. — Может, мух ловит или еще что.
— Щас я приду и выкину твое долбаное радио! — кричит Никке в сторону комнаты Ванессы.
Ванесса усмехается и осматривает кухню. У раковины стоит любимая чашка Никке, синяя, со знаком сотрудников американской полиции и белыми буквами NYPD.[2] Никке служит в полиции Энгельсфорса, а воображает себя нью-йоркским полицейским.
Ванесса размашисто сметает чашку на пол. Та с веселым звуком разбивается на две половинки. Мелвин вздрагивает и начинает плакать, от этого Ванессе сразу становится не по себе.
— Какого черта! — кричит Никке и вскакивает со стула, стул падает.
— А ругать-то некого! — торжествующе говорит Ванесса.
Никке смотрит прямо на нее. Их взгляды встречаются. По спине Ванессы пробегают мурашки.
Он видит ее.
— Ругать-то как раз есть кого, — шипит он.
Мелвин хнычет, и Никке поднимает его на руки, гладит по каштановым спутанным волосам.
— Ничего, малыш, ничего, — успокаивает он сына, не сводя с Ванессы бешеных глаз.
— Ванесса, ну в чем дело? — спрашивает мама своим самым усталым тоном.
У Ванессы нет ответа на этот вопрос. Где начинается и где заканчивается ее сон?
— А вы все время меня видели? — спрашивает она.
Мама моментально просыпается.
— Ты что, принимаешь что-нибудь?
— Вы совсем спятили! — кричит Ванесса и выскакивает в коридор.
Теперь ей страшно, очень страшно, но она не хочет в этом признаваться. Вместо этого она всовывает ноги в туфли и хватает сумку.
— Ты никуда не пойдешь! — кричит мама.