— Куда это вы все от него ушли?
— Как мы его назовем? — спрашивала мать.
— Откуда мне знать? Я вот подумываю насчет Ганнибала.
— Грандиозно!
— Почему «грандиозно»! — обижался он. — По-моему, это имя вполне ему подходит. Вдобавок мне известны люди, которых звать Александр.
Приятная тема для обсуждения. Клеменс снова вылез из своей скорлупы и начал во всем принимать участие. Удивительно, до чего все изменилось, не в одном только Вифлееме родилось на свет дитя.
— Опять он у вас кричит!
— Не волнуйся так, это не он, это канарейка!
Она улыбается. Ох, уж эта Лолла, всем взяла, так и на свет родилась, женщина и прелесть ее. Он хочет вручить ей что-то, о чем совершенно забыл, никогда такого не было, кольцо, обручальное кольцо, совсем из головы вылетело. Как-то, вернувшись домой, он приносит его в коробочке. Только вот незадача, ха-ха! На Лоллин палец его можно пропихнуть только до конца первого сустава, дальше оно не лезет.
Но подарок, который радует Лоллу больше всего, — это приглашение ей и ее мужу к новому помощнику судьи. Старуха так и сядет! Но старуха так и не села. Лолла ее недооценила. Бывший помощник судьи и его супруга нерушимо блюли свою принадлежность к высшему классу: узнав, что туда же званы Вильям Клеменс с супругой, они прислали отказ, сославшись на инфлюэнцу. Они свято блюли сословную идею.
Так и все остальные — блюли каждый свое и тем были заняты. Абелю же было нечего блюсти, но и он тем не менее жил. Лили часто приходила к нему и, проведя у него какое-то время, уходила, не замечая его нищеты. Она тоже была занята своим: подумай, не могла бы я снова получить место кассирши на новой фабрике? Замолви за меня словечко, ладно? Да, да, отвечал Абель. И еще она знала, о чем «пишет газета»: помнишь книготорговца, у которого ты когда-то служил? Он обанкротился, Клеменсу поручено провести ликвидацию. Просто удивительно, как все получается: ты еще помнишь его дочь по школе? Ее звали Элеонора, и на конфирмацию ей подарили жемчужные сережки, а потом она вышла замуж за банкира в Осло, а банкир что-то натворил, его посадили, а потом он уехал в Южную Америку да там и сгинул. А теперь вот и отец обанкротился. И выходит, что ничуть не лучше стать в жизни не тем, чем стали мы. Я так ни с кем бы не захотела меняться, лишь бы мне заполучить это место.
У Абеля сложилось впечатление, что кто-то в городе думает о нем, неизвестно кто, но не из тех, с кем он знается. Не Лолла, это точно, Лолла теперь проявляет к нему полнейшее безразличие, она ему больше не мачеха, она теперь фру Клеменс. Но, вернувшись однажды вечером домой, он увидел на ручке двери пару толстых новых носков, из тех, что продаются в деревенской лавке. Идиотская затея, носки ему пока не нужны, а когда понадобятся, у него есть пара разноцветных, с шелковой полоской, в них еще завернут револьвер. Другим вечером на том же месте висел пакет с бельем, которое ему тоже без надобности. Что за непонятная назойливость?
Он попытался добиться у Лили признания, что это она вешает на его дверь все это добро, но Лили всячески открещивалась и казалась невинной, как дитя в материнском чреве.
— Возьми, если тебе нужно, — сказал он.
— А ты их, случаем, не нашел где-нибудь?
— Нет, они висели у меня на дверях.
— Знаешь, они так и вынюхивают, откуда что у кого взялось, и, если я возьму эти вещи, я, значит, укрывательница. Боюсь их брать.
— Ну, как хочешь.
— Ты только не сердись!
Потом она рассказала, что умер слепой шарманщик. Хорошая смерть, в больнице. А под рубашкой у него, прямо на голом теле, нашли двенадцать тысяч крон. Это ж надо! А теперь эти большие деньги положено разделить между родственниками, которых он отроду не видал и про которых даже не знал. Так написала газета.
Удивительные парадоксы жизни.
Впрочем, после смерти шарманщика на дверях у Абеля не появлялось больше никаких пакетов.
И все же не подлежало сомнению, что кто-то в городе о нем думает. Случалось, что на улице к нему подходили дамы и просили сделать им такую же медную шкатулку, как у Ольги Гулликсен. Иногда его просили жены купцов, им-де позарез нужна шкатулка без ключа и без замка, он может сдать ее в лавку Гулликсена и там получить деньги.
— Да-да, — отвечал на это Абель.
Верно, это дамы стакнулись между собой, чтобы обеспечить ему хоть какие-то доходы. Вот курицы, им приспичило творить добро, а он отдувайся. Они даже и не понимали, до чего они противные, а ему впору нос зажимать. Они все достигли того возраста, когда уже ничего не стоят как женщины, и потому ударились в религию, благотворительность и политику, они хором кудахчут, но уже не несутся, пробуют кукарекать, но кукарекать не выучились. Курицы, мокрые курицы среди нормальных людей, что им еще остается делать? Заниматься религией, благотворительностью и политикой. Ему, во всяком случае, их лучше избегать.