— Куплю серебряную окарину, — тут же ответил он.
— Это же пустяк.
— Тогда засяду с окариной в пивнушке и не выйду из нее, пока у меня будет хоть один пфенниг.
— А я куплю замок. Замок в лесу для крошки Уинни. Она самая красивая девочка в мире…
— Тебе не хватит денег, — ухмыльнулся он. — Замки дорого стоят. Лучше пропей барыш.
Я мог бы растянуть свой рассказ, изложив планы Брасса, Шнабеля, Раддла и негра, но зачем. Их желания не шли дальше выпивки и гулянок с девицами. Раддл собирался играть на бегах. Я понял, что только мои планы чисты и прекрасны и Бог простит отцу, совершившему преступление ради самой красивой девочки в мире.
Я налил им в суп отравы.
Первым сдох негр Коу, он корчил ужасные гримасы, от которых мы едва не умерли со смеху, но через час стонали и плакали все, не отставал от них и я.
— Лихорадка… Желтая лихорадка, — икал Шнабель.
И я икал, передразнивая его.
Он умирал у трапа на палубе.
Затем стоны затихли, и слышался лишь шорох парусов.
Герцлих упал на руль.
Глаза его были широко открыты. Окоченевшие ноги Джека Брасса торчали из-за огромной бухты канатов и просмоленного полотна.
Закутанному в одеяло Тедди Раддлу удалось выбраться на палубу — он бредил и нес полную чушь.
Я похоронил остальных по морскому обычаю, зашив в мешки и прочитав положенные молитвы.
Разве можно было сделать больше?
Море… море… ночное море.
День был прекрасным — солнце и лазурное небо, — но в каюте царил полумрак.
Из-за отвратительной привычки Раддла и Брасса плевать в иллюминаторы стекла помутнели.
Я с осторожностью приоткрывал дверь и заглядывал в окно, но напрасно — ничего необычного не замечал.
Тедди Раддл никак не хотел умирать, но я видел по его лицу, что дела моряка плохи — его рвало черной жидкостью.
— Три человечка… размером с бутылку, — икал умирающий.
А я видел лишь двух черных тараканов, которые обменивались любезностями на краю котелка.
— Их трое… Их трое…
Его слова звучали с неумолимостью боя часов в комнате, где спят уставшие от жизни старики.
— Их трое…
На этот раз запел большой парус; я свирепо глянул на него, но он продолжал бубнить:
— Их трое…
Теперь проклятый рефрен повторяли все волны Атлантики, потом его проскрипел руль, просвистел ветер, завывавший в такелаже, и подхватили странные голоса из граммофона в трюме, где скопилась гниль последних тридцати лет плавания.
Я вышел на палубу, где Раддл продолжал вспоминать об отвратительном ночном призраке, не находящем сна, и нанес ему сильный удар бутылкой по голове.
Бутылка с радостным звоном разбилась. Раддл затих.
И тогда на палубу спрыгнули три маленьких человечка и завопили пронзительными голосками:
— Твоя душа! Твоя душа!..
А потом скрылись в наступающей ночи.
На шхуну обрушился ветер.
Ветер!
Он взвыл, словно пар в пароходной сирене.
«Милая Уинни» заскрипела, затрещала, легла на правый борт, мачты ее ударили по воде.
Бушприт, обмотанный рваным фоком, висел, как сломанная рука в грязной рубашке.
А я, кипя от ярости, гонялся за тремя человечками — они плясали и поносили меня отборными ругательствами.
Я вернулся!
Вернулся один!
Я не спал, я не ел, я починил бушприт, проделав каторжную работу.
Я мертвой хваткой держал руль, я ставил паруса…
Я…
Все это не имеет значения… Я без устали обращался к Богу:
— Господи! Накажи меня, сломай руки, выколи глаза, но помоги добраться!
«Папа везет дочке замок в лесу с каретой и пажами на запятках. Он везет подарок самой красивой девочке в мире».
Господь привел «Милую Уинни» в Гэлуэй.
Я слово в слово пересказал то, что поведал мне Боб Бансби в роскошной палате, которую занимает в санатории доктора Мардена для умалишенных.
Бансби вернулся с Ромового пути со сломанной левой рукой, начинающейся гангреной стопы, с выбитым правым глазом, опустошенный, как брюхо голодной рыбы, и привез сотню тысяч фунтов стерлингов… Этот Бансби покупал самолеты, поезда и автомобили, чтобы быстрее добраться до Бромли.
Он вернулся, — Боже, сохрани в моем сердце тех, кого люблю! — и узнал, что Уинни, самая красивая девочка в мире, умерла от холода и голода в грязной комнатенке. Бедная душа ее ушла в мир иной без горячих рыданий, ласковых слез, нежных слов сочувствия, а похоронили ее в общей могиле.